американской аппликации на даче у Перса. Так Андрий Бульба был ошеломлен и пленен красою вражей польки, так Ромео Монтекки поразила божественная Джульетта, которую он должен был ненавидеть из-за одной лишь ее принадлежности к роду Капулетти. И так же, как Андрий и Ромео при виде красавиц из неприятельского стана вмиг позабыли о своей родне, о Родине и чести, обо всем, чему учили их с младых ногтей, так и Тэтэ, увидев фанерный лик Америки на ободранных обоях, забыл о том, что все эти годы представлялось ему единственно родным, ощутив готовность пожертвовать им ради своей вновь обретенной мечты.

После вдумчивого и тщательного анализа ситуации Толик пришел к выводу, что самый эффективный способ попасть в звездно-полосатую землю обетованную — устроиться со временем на работу, предусматривающую частые поездки за кордон, а то и вовсе — постоянное проживание там. Главное преимущество этого варианта заключалось в его полной легальности. Мысли о нелегальном бегстве на Запад юный мечтатель отмел сразу — ввиду чрезмерного риска, вероятных осложнений и непоправимых последствий такого плана. Он не Остап Бендер, чтобы тайно переходить границу по неверному льду, и не морской волчонок Филипп Форстер, чтобы прятаться в корабельном трюме, задыхаясь от вони и нехватки кислорода. И, в конце концов, в Америке Толику понадобятся деньги, много денег. Он будет богатым, свободным и счастливым, он с головой нырнет в то море удовольствий, которые обрушивает на вольных граждан неиссякаемый рог американского изобилия. У него будет свой дом, огромный и роскошный, как у безутешной парижской любовницы Генриха Пуповицкого. И своя машина — кабриолет сливочного цвета, как у того парня на аризонской дороге. И подруга — как та Афродита в красном платье у обочины. И еще много чего у него будет. А обеспечить все это в Америке ему могут лишь вузовский диплом и престижная профессия. Они станут залогом его благоденствия на заокеанских кисельных берегах. С дипломом ему будут рады в любой солидной фирме, предложат хорошее место и высокую зарплату — не 120 рублей, а тысячу, две, три, пять тысяч долларов. Или еще больше? Какие у них там зарплаты? Узнаем. Он уедет туда как бы по работе, но обратно не вернется. Он станет американцем. Стопроцентным американцем. Тогда и начнется настоящая жизнь! Правда, для этого придется потратить пять лет на учебу здесь, в Союзе, и потом еще какое-то время, чтобы адаптироваться на работе и получить право выезда за границу, в капстраны… Но, когда у тебя в жизни есть высокая цель, о времени и силах, которые предстоит потратить на ее достижение, не жалеешь.

Самыми "выездными" Толику представлялись пять профессий: дипломата, журналиста-международника, переводчика (опять-таки где-нибудь при посольстве или торгпредстве), торгового моряка дальнего плавания и летчика на международных авиалиниях. Моряка и летчика, коего он представлял исключительно в образе товарища Мизандари, Тэтэ сразу выбросил за борт своих наполеоновских планов: люди этих профессий высаживаются на землю лишь для разгрузки и заправки. С такой жизнью все равно где жить — в США или в СССР: на деле будешь постоянно болтаться где-то посередине. Если, конечно, вообще будешь курсировать в американском направлении, а не куда-нибудь, скажем, в дружественный Мозамбик.

Из сухопутных специальностей столь же бесповоротно отпала профессия дипломата. На дипломатов учат в МГИМО, где конкурс еще выше, чем в театральных училищах, а посему попасть туда без больших связей немыслимо. Оставались переводчик и журналист. Тоже сложно, но реально. Важно в оставшееся до выпуска из школы время навалиться на гуманитарные предметы и, в первую очередь, — на английский. А вот драмкружок нужно оставить — как абсолютно бесполезное в свете новых жизненных приоритетов Толика занятие.

Услышав о решении Тэтэ, Генрих Пуповицкий устроил ему бурную сцену, словно экзальтированный муж, узнавший, что от него уходит жена. За свою насыщенную драматическими перипетиями жизнь ловеласа Генрих привык к тому, что его иногда бросают глупые женщины, но оказался совсем не готов к тому, что его собрался бросить лучший из воспитанников. "В своем ли ты уме, Анатолий?! — кричал Генрих большой раненой птицей. — Ведаешь ли ты, что творишь?! Ведь это предательство, дезертирство! (Черт, никто не знает о замысле Тэтэ, но уже называют его предателем…). А по отношению к самому себе — творческое самоубийство!". "Сами понимаете, Генрих Романович, десятый класс надвигается: уроков много, а свободного времени практически нет", — отвечал Толик, потрясенный страданиями прислужника Минервы, но непоколебимый в своем решении. Пытаясь удержать ренегатствующего прима-актера, Пуповицкий воззвал к его родителям, однако столь же безуспешно. "Ты что, больше не хочешь поступать в театральное?", — спросила Толика мать после звонка-набата Генриха Романовича. "Хочу налечь на учебу перед выпускными", — пояснил сын. "Это правильно, — одобрила мать. — И подумай все-таки о мединституте. Я тебе давно об этом говорю".

Да что там Пуповицкий, когда ради великой американской мечты Толик пожертвовал и верным Венькой, которого ему заменили новые друзья. С Венькой Толик, как и прежде, по утрам отправлялся в школу, но обратно они возвращались уже порознь: после уроков Тэтэ теперь все чаще присоединялся к поджидавшей его компании "наперсников". "Ты куда?", — спрашивал расстроенный Венька. — "Да я это… к репетитору хожу. Намерен заранее готовить сани для выпускных экзаменов". — "С Персом?!". — "Нет, с Персом нам просто сейчас по дороге. Пока, Венька!". Того, что обман раскроется, и Венька узнает о предательстве друга (опять "предательство"…), Тэтэ не боялся: они с "наперсниками" сразу же договорились, что о дачных посиделках, которые Толик не без удовольствия именовал заседаниями "Тайного Западного Общества", знать никто не должен — ни в школе, ни дома, нигде. Иначе проблем не миновать. Этого и объяснять не требовалось, и так было понятно. Понимание того, что на даче они занимаются вещами вроде бы невинными (ну, подумаешь, кино смотрят), но в то же время недопустимыми, прямо нарушающими неписаные законы и нормы поведения советской молодежи, приятно щекотало нервы Тэтэ. "У нас тут прямо партизанское подполье, — говорил он "дачникам". — Как "Молодая гвардия". Только наоборот".

Однако самая разительная перемена произошла в его отношении к Нике. Еще месяц назад для него не было никого дороже и краше этой девочки. Но теперь американские картинки открыли ему глаза на то, что такое женская красота. Та девушка с журнальной вырезки, ее подруги — они были такими ослепительными, точеными, длинноногими, накрашенными, разодетыми! Или раздетыми. Короче, как живые куклы!.. В сравнении с ними Ника выглядела всего лишь простоватой миловидной девчушкой, не более, слишком земной и обычной. Не то, что бы Тэтэ