— Куда? Сюда? Туда? Это супруга открыла? Видная супруга из себя, — одобрил он. — Ты меня сразу туда веди, где казна. За тугриками я, — хлопнул по карману. — Пустой. Пятерка разошлась, как с белых яблонь дым.

— Есть будешь?

— Не буду, — мотнул он головой, плюхнулся в кресло. — Мне тугриков нужно.

Обещано было, да, но не на сегодня же. И не тут условились совершать кредитные операции, а в редакции. Мне почему-то не хотелось, чтобы Линка слыхала, зачем он явился. Она в мои дела не совалась, но деньги-то пока были у нас общие. Я взносов не делал, просто отдавал все, что было, оставляя себе лишь на мелкие расходы, как повелось это, когда только поженились. А книжка сберегательная так и лежала нетронутой; тещины перечисления в свой расчет я не брал.

— Слыву нахалом, — сказал я, — но нахалов не терплю. Не люблю, — прибавил, — конкуренции. Мотай, Гена, отсюда, пока я не очень злой. — И показал ему на боксерские перчатки. Висели. Теперь уж больше для блезиру. — Зайдешь в редакцию. Как договорились.

Мне еще нужно было раздобыть эти деньги.

Он сразу сжался, присмирел, переменил тон:

— В порядке самокритики. Каюсь. Честно, Вадим, я и сам такой: нахала за пару кварталов обхожу. Но разреши мне в товарищеской атмосфере разъяснить причину. — Разрешения, однако, ему не потребовалось. — Идея такая, если хочешь знать: тугриками где-то разживусь, мне совет нужен. Идея такая, чтобы съездить в деревню, проведать, а Эдик пускай там погостит, с интернатом не будем заводиться. Я здесь по всем пунктам закругляюсь, снимаюсь вкруговую с учета, ехал сюда, от добра добра искал и вот, как говорится, нашел. Мне здесь, Вадим, не жить; в муках, в страданьях — не житье. Хрен с ней, с квартирой! — махнул он рукой, никаких советов у меня не просил. — Квартира эта счастья мне не дала, я в нее, как в могилу, захожу. Она, Вадим, трижды проклятая квартира, заклейменная в моих глазах. Эдика попозже забираю, еду, куда пошлют и где примут, завербуюсь. В глухие таежные или подобные им края. Мне атмосфера героизма, Вадим, нужна, как воздух. И тугриков — всего-то ничего, только до деревни добраться.

Я поднялся, вышел, Линки на кухне уже не было — сидела у себя, склонившись над логарифмической линейкой. Я спросил, есть ли деньги. Казначейство лежало на обязанности З. Н., а у той были свои тайники — не отыщешь. Линка раскрыла сумку, но тоже, кажется, кроме серебра, ничего там не находила.

— Вот что, — сказал я. — Нужен тебе год? Работай. Повременим.

— Без жертв, Дима! — взяла она другую сумку.

— Вот именно — без жертв!

Сумок у нее было, как полагается, несколько, она в них путалась — где какая.

— Рекомендую тебе поторопиться, — порылась еще в одной. — Пока не отзвучали позывные. К этой волне уже пристраиваются. И ты это знаешь.

— Свои аллегории оставь при себе! — вспылил я, но деньги, которые она отыскала-таки, взял.

Мне все противно стало: и деньги эти, и дешевые аллегории, и Геннадий, вздумавший вдруг ломаться.

— У тебя самого кризис, — встал он, пошел к дверям. — Не вижу, что ли? Девальвация, банкротство! Э, нет, Мосьяков, боксом не осилишь! — Повеселел. — Разживусь! Зарплата скоро, а там — законтрактуемся, подъемные получим. Где наша не пропадала.

Мне так и не удалось всучить ему эту десятку. Зачем же, спрашивается, приходил?

Я отнес ее Линке, молча положил на стол, а она убрала, запихнула в сумку — тоже молча. Ну вас всех к чертям собачьим, подумал я, пойду будить Вовку, пора уже, вот моя жизнь, вот моя отрада, а остальное — дребедень.

24 

С домушниками тоже не слава богу. Кто бы мог предположить, что расследование так затянется! Ящерицу, говорят, ухватишь за хвост, а она ускользнет без хвоста. Так и тут. Я охочусь за ящерицами, а не за хвостами. Хвостов у меня сколько душе угодно. Как бы ни подстегивали сроки, но обязан докопаться до корешков. Не докопаюсь — грош мне цена, хотя и похвалят, что в срок управился. Хвосты, хвосты. Один за другой цепляются, много их. А такое было с виду — Бурлака сказал бы — копеечное дельце.

У него память на лица, у меня на бумажки. Вспоминаю писульку одну, перехваченную полгода назад в следственном изоляторе. А тут — заявление на имя начальника райотдела. Жалоба. Незаконно якобы оштрафовали. По-моему, тот же почерк.

Писулька, помнится, в суде не фигурировала, подшита в папке наблюдательного производства. Обеденное время — не на замке ли наша канцелярия? Нет, не на замке.

За барьером — Аля с машинистками, а секретарша примеряет сапожки. Кому-то не впору, кто-то перепродает. «Я тебе говорю: бери! — горячится Аля. — По ноге. У меня нога полная, и то взяла бы!» — «А я вот на вас ОБХСС нашлю!» — «Боб, закрой двери с той стороны!» Чудеса! Когда-то я забежал к ним в аудиторию, а она с девчатами тоже что-то намеряла и приказала мне: «Боб, закрой двери с той стороны!»

Примерка прервана, нужная мне папка НП разыскана; облокотившись на барьер, листаю ее, нахожу: «Урки, над вами сидит мой подельник Стиляга, передайте: иду паровозом на всех допросах, Сенной переулок отшиваю, нехай и он отошьет, передайте по трубке, если не сможете передать мою ксиву, которую прилагаю».

По-моему, тот же почерк. Но это скажет криминалист. Облокотясь на барьер, размышляю: стоит ли связывать себя экспертизой? Затяжная процедура. И все-таки стоит!

Примерка окончена, Аля выходит из-за барьера, заглядывает в раскрытую папку, а для удобства кладет руку мне на плечо.

Это у нее получается непреднамеренно, по-дружески, никто не видит в этом ничего предосудительного — ни секретарша, ни машинистка, а я испытываю острейшее чувство блаженной неловкости, мне страшно выдать себя, и пошевелиться, и показаться смешным. Какая-нибудь ответная шутливая вольность выручила бы меня. Не способен.

— Иду паровозом! — напевает Аля. — Иду паровозом… — И убирает руку. — Девочки, пошли обедать. Боб, принимаем тебя в компанию при условии…

Какие там условия! У меня допросы расписаны, как сеансы в кино. Уже, наверно, дожидается Ярый.

В институте, начиная с третьего курса, было так: увижу ее — не зря день прожит. Утро — это надежды, вечер — подведение итогов. Итоги бывали разные: и зря день прожит, и не зря. Так и теперь. Что со мной? Откуда такое мерило? Зря, не зря… Подкрадывается прежнее, подползает. Спасибо еще, работаю как черт — назло, вопреки и невзирая… Увижу — хорошо работается, не увижу — похуже. А