– Спасибо тебе, папа!

Скажи ей кто-нибудь еще пару лет назад, что она будет благодарить отца, Юля рассмеялась бы в лицо этому человеку. Отца своего она ненавидела почти столько, сколько себя помнила.

Нет, мама никогда ей слова плохого про него не сказала. Напротив, рассказывала, какой он умный, и без конца повторяла, что Юлька вся в него.

Только вот Юля никак не могла понять, как такой умный человек мог бросить своего ребенка в пеленках и удрать так далеко, что ни разу про дочь и не вспомнил.

Так она думала много лет и злость на того, кто должен был быть рядом, оберегать и любить, копилась, отравляя душу.

В детском саду Юля сидела на стульчике в углу нарядно украшенного зала и злилась, когда девочки на утреннике танцевали с папами. У нее партнера не было, и это почему-то было настолько обидно, что она даже реветь не могла. Смотрела совершенно сухими глазами на танцующих и не разрешала себе отвернуться.

В школе, когда ее обижали, молча стискивала зубы и давала сдачи, с завистью глядя на тех девчонок, кто чуть что кричал: «Я папе скажу! Он тебе устроит!».

А перед окончанием школы вдрызг разругалась со своей лучшей подружкой Настей, когда та, при обсуждении куда и как поступать, небрежно бросила:

– Папа сказал, что я могу выбирать любой вуз. Он все оплатит, если сама не пройду. А если все-таки поступлю, то машину мне купит на сэкономленные деньги.

С Настей Юля дружила лет с трех, но именно в этот момент поняла, что дружбе пришел конец.

Это была не зависть. Что-то другое. Скорее жгучая, невыносимая обида. Настя ведь знала о Юльке все и даже больше. Знала, конечно, и о том, как Юля мечтает о том, чтобы у нее был отец… И, почему-то, никогда не упускала возможность уколоть ее этим знанием…

А вообще, Юля никогда и никому не завидовала. Зачем? Они с мамой живут не хуже, чем другие. Даже заграницу отдыхать ездили, не говоря уже о модных тряпочках или хорошем телефоне, подаренном Юльке мамой на шестнадцатилетие.

Этот подарок стал не самым важным в тот праздничный день. Юля еще крутила в руках красивую коробочку, когда на пороге ее комнаты появился тот, кого она так мечтала увидеть хотя бы раз.

Скандал она тогда закатила страшный… Ругалась, кричала, плакала… Не обращала внимания на маму, которая пыталась ее успокоить. Отталкивала мамины руки и кричала, брызгая слюной ей в лицо:

– Ты – предательница! Зачем он здесь?! Я не хочу его видеть!

Откуда ей было знать, что у мамы уже на руках результаты обследования и скоро их жизнь замрет на мгновение в какой-то невыносимо высокой точке вершины их так долго выстраиваемого бытия, темной и мрачной, как антрацит, а потом стремительно сорвется с этой горы, увлекая за собой лавиной все больше тех камней, которые казались основанием, крепким и надежным… И не станет больше ничего основательного и прочного. Под ногами будто разольется болото из малинового киселя, который так ненавидела Юля в детстве. И эта противная субстанция будет медленно, как в дурном сне, затягивать их будущее в себя все быстрее и быстрее, пока надежды уже совсем не останется, а мама не возьмет Юлю за руку, требуя выслушать.

– Это я виновата, Юля! В нашем с отцом разрыве, в том, что не дала ему общаться с тобой… Я, понимаешь? Меня и вини!

– Почему? – Мамины пальцы были холодными и твердыми, но Юля не решалась вырвать руку, понимая, что вот-вот узнает, наконец, почему ей нужно было сидеть в углу все эти годы, гадая, где же отец, вместо того, чтобы расти в полной семье.

– Я была обижена…

– На что? Мама, ответь?! На что можно обидеться так, чтобы отнять у меня… отца…

– Я расскажу. А ты слушай. Только не перебивай. Говорить мне тяжело…

И Юля узнала…

И о том, как поженились родители, будучи еще совсем молодыми и не очень-то умными. И о том, что мама носила ее, бесконечно выслушивая упреки со стороны сразу двух семей – своей и мужа.

Юлю не ждали. Ее никто в семье не хотел. Она была досадной помехой, сломавшей планы сразу двух сторон, а родители ее оказались виноваты в этом. Карьера отца не состоялась, так как он вынужден был бросить учебу, чтобы обеспечивать семью. Мать Юли, оформив академический отпуск, так и не восстановилась в университете после рождения ребенка, и это стало еще одним поводом для упреков. Взаимные претензии, копившаяся обида, недовольство и как основной триггер – рождение девочки, а не мальчика, и вот уже Юлькина мать едет к тетке, согласившейся принять ее с ребенком, а отец даже не знает, что дочь больше не увидит.

– Он искал тебя. Писал мне, звонил… Но я сказала, что ты не его дочь…

– Господи, мама! Зачем?!

– Мне столько раз твердили об этом, что я решила – пусть! Хотят так – будет так!

– Кто твердил? Кто хотел?!

– Все… Юля, прости… Не могу больше об этом… Я понимаю, что все это звучит сейчас очень глупо, но на тот момент мне казалось, что я поступаю правильно. Я не хотела, чтобы хоть кто-то мог посметь сказать тебе то, что выслушивала я… Ребенок не должен расти в ненависти! Я защищала тебя… Как могла, как умела… Это сейчас я понимаю, что все сделала не так, а тогда… Мне казалось, что все верно… Все правильно…

Юля, вырвав все-таки свою руку из рук матери, отошла к окну и изо всех сил ударила кулаком по подоконнику. Единственный горшок с разросшимся Юлькиным кактусом, подаренным когда-то Настей, подпрыгнул, и Юля уставилась на черные крупинки грунта, которые усеяли светлую, гладкую поверхность подоконника. И каждая и них показалась вдруг ей теми словами, которые только что произносила мама… Р-р-раз! И грязно вокруг! И уборку делать надо… И грязь эту так просто не убрать, ведь она потянется за тряпкой, оставляя следы, и нужно будет хорошенько постараться, чтобы убрать ее всю…

Тряпку Юля принесла. И грязь с подоконника была убрана. А потом Юля села у кровати матери, совсем как в детстве, с совершенно сухими глазами, и приказала:

– Рассказывай! Все. И только правду. Не ври мне больше, поняла?

– Не буду…

Вот так Юля и узнала, как на самом деле обстояли дела. И, хотя вопросов у нее осталось больше, чем ответов, которые она все-таки получила, пришло понимание того, что жизнь, наверное, все-таки странная