Шрифт:
Закладка:
– Ты параноик лишь до тех пор, пока не прав.
Глоток вина. Дело то ли в присутствии Эхо, то ли в знании о том, что готовит завтрашний день, то ли в незнании того, что будет после, но суть моей вечной памяти ощущается как нить на катушке, крутящейся не в ту сторону.
Жизнь после Красных книг.
Годами я мечтала о возможностях, и вот заветный момент близок, а я не могу припомнить эти мечты.
Сажусь за стойку. Пазл дособрать не могу.
Черт с ним.
Лучше добить бутылку.
Мне правда надо поспать. Но кто же тогда добьет вторую бутылку, которая как по волшебству досталась из шкафа и откупорилась… ну, будем здоровы. Время почти три часа дня. Неважно. Если и есть в мире причина надраться…
Мне вдруг становится мало воздуха. Прихватив бутылку, выхожу через черный ход. Пью и позволяю холодной ночи пить меня. То ли ночь порождает задумчивость, то ли задумчивость порождает ночь. Прохожу мимо цистерны, могилы Архитектора, оставляя на снегу тонкую полоску пролитого вина – «Хватит с тебя, мертвые не знают жажды», – и, должно быть, топчу будущий весенний урожай Эхо, но что поделаешь, такова жизнь. Жизнь продолжается, Жизнь сменяется Жизнью, и до обрыва, зияющей пустоты, пика перевернутой V, остается совсем чуть-чуть. Свежий воздух так и манит продемонстрировать птицам трюк-другой…
Встаю на краю.
Пью вино и упиваюсь видом.
Километры необитаемой снежной белизны и темной зелени, пазл на тысячу кусочков, соединяющий небо, звезды и луну. Вино и впрямь вкуснее из бутылки, но, сколько бы я ни пила, не удается прогнать образы прыгающих с этого обрыва близких: пускай даже это произошло в другой Жизни, воспоминания просачиваются в голову, и чем больше Жизней я проживаю, тем резче эти переходные импринты становятся. Даже образы из ранних Жизней, выживания до прихода в этот дом. И в чем же, мать его, смысл? Ради чего я тут? Я – пешка в чьей-то тонко выстроенной реальности, обреченная жить снова и снова, но так и не пожить по-человечески? Мне не остановить мух, не остановить грипп, у меня есть только периферийные подстройки да эта бутылка вина. Возможно, мир – как одна из моих пластинок, а я – царапина на виниловой поверхности, обреченная снова и снова проигрывать все те же семь нот. Возможно, мир надо приподнять и отнести в другое место. Возможно, ему надо избавиться от меня, стать чем-нибудь без множества царапин. Бывает, я чувствую все, а бывает, что ничего. И то и то одинаково больно, и я не пойму, в каком сейчас состоянии, что я делаю, и я, вот же дьявол, напилась.
Смотрю на множество панелей солнечных батарей. Столько усилий Архитектор вложил в собственное выживание… лишь затем, чтобы решить потом, что его жизнь не достойна продолжения. И тут, стоя на краю мира, моего Королевства в облаках, я понимаю его конечную цель. Его невысказанная цель была такой же, как и у всех существ, больших и малых: обрести достойный конец. Раскинув руки, отдавшись холодному воздуху, я кричу. Сколько еще чисел появится на задних обложках Красных книг, прежде чем я удостоюсь своего конца?
– Эй.
Оклик улавливаю не сразу.
Позади меня стоит Эхо. Ветер треплет его волосы, губы у него синие. В биокостюме, пьяная, я и не заметила, как снаружи холодно.
– Ты же не собираешься прыгать? – спрашивает Эхо.
Делаю глоток. Смотрю на обрыв, потом снова на него и мотаю головой.
Он кивает.
– Не поможешь мне закончить пазл?
Моя жизнь на волоске, и до меня вдруг доходит: Эхо говорит.
– Конечно, – отвечаю я.
Внутри он набирает воды в бачок и включает кофемашину, и вместе мы принимаемся по кусочкам собирать Ван Гога, звездные спирали и похожую на глаз луну. А я очень рада, что моя сто пятьдесят третья Жизнь догадалась привести Эхо сюда, ведь он так подходит для жизни тут. Сколько еще будущие Жизни спасут людей?
– Я ведь их прежде не собирал, – признается Эхо, вставляя на место кусочек. – Круто, наверное, когда закончишь?
Открываю рот, чтобы ответить, – совмещаю два кусочка со звездами – и улыбаюсь.
– Дело не в том, чтобы закончить пазл. Все дело в процессе.
Я много о чем спрашивала у звезд, но это первый раз, когда они мне ответили.
Пути
Вышли рано с расчетом дойти до Манчестера к середине утра. На руке у Нико синело уже семь отметок. Сегодня появится восьмая, папа ударит в Колокол, и она наконец узнает – к добру или нет – степень его обратного цветения.
Большую часть пути они пока что молчали, едва выходя за рамки простых «как спалось?» и «хорошо, а тебе?». Искусственными любезности казались не из-за стыда или смущения; дело было в свете дня, окрасившем события прошедшей ночи в туманные тона.
Они остановились там, где к восточному берегу Мерримака тянулось сразу три моста: один – мощеная дорога, явно предназначенная для машин; второй – поуже, из прогнившего дерева, скорее всего, для людей; и третий – для поездов. Нико и Леннон постояли немного, взявшись за руки, у этого последнего моста, глядя, как тянутся над водой и пропадают в неизвестных землях за рекой пути. Леннон произнес несколько слов о Ките. Нико тоже хотела сказать что-то, но слышала только, как Кит объясняет, что такое «шпалы» и как когда-то были люди, которые строили поезда, люди, которые их водили, люди, которые ездили на поездах и загружали их. «Вот бы однажды прокатиться на поезде», – сказал одним утром, в тени Баклана, Кит.
– Может, у тебя получится сейчас, – прошептала Нико.
Освещение
Нико шла одна. Метрах в двадцати впереди семенил рядом с Ленноном Гарри. Эти двое напоминали горошины. Нико испытывала смешанные чувства; в рюкзаке у нее больше не осталось вяленой крольчатины, и подкупить Гарри было нечем. Они стали играть в Игру, и, когда Гарри забежал вперед, Леннон обернулся с полуулыбкой на губах. Смешанные чувства Нико воссоединились, и она вообразила мир, в котором предназначением служат не места, а люди.
– Эй. – Леннон остановился и указал куда-то на запад. – Взгляни.
То ли эта часть реки подвела их ближе к дороге, то ли наоборот, но когда Нико взглянула в указанную сторону, то в прорехе между деревьями увидела крупный билборд:
– Прямо как в истории Эхо, – сказал Леннон, когда Нико остановилась рядом с ним. – Помнишь, когда Странник собирается в Манчестер? Звонарь – или кто там – говорит именно это.
Нико вообразила, как папа сидит на чердачном балкончике, просунув руку между балясинами, и словно бы тянется к деревьям. «Ни жизнь, ни земля не дали тебе того, чего молча желал ты, – говорил он – Так вперед, Странник, плыви, ищи, и найдешь».
– Это из Уитмена, – сказала она.
