Конечно, это была ошибка. В такой теплый день, когда все эти голые лягушки прыгают в воде и глазеют на нее, пока Лесбия глазеет на них. Или она флиртовала с ними, только чтобы уязвить меня? По крайней мере, там не было Хризиды, чтобы привести в палатку самую красивую лягушку, как это у Лесбии в обыкновении. Она пригласила меня на свой пир, что состоится на днях. Она была очень вежлива. «Должно быть, у тебя много новых стихотворений, написанных за время путешествия, которыми ты мог бы поделиться с нами?» Будто я просто знакомый, которого можно привести, чтобы развлечь ее обожателей. Но знаешь что, — тут он хмуро улыбнулся, — у меня действительно есть новое стихотворение, и я прочитаю его у нее на пиру. Кое-что подходящее к теме праздника Великой Матери. Полагаю, ты тоже будешь там.

— Я? Меня не приглашали. Странно, не правда ли, учитывая, что я ее новый любовник и все такое.

— Не поддразнивай меня, сыщик. С меня хватит насмешек для одного дня. Когда солнце начало садиться, она решила покинуть сад как раз в тот момент, когда я собрался сказать ей то, что должен был сказать. Ей нужно забрать Метеллу, объявила она, а вечером она ожидает брата. «Пойдем со мной, если хочешь», — сказала она, будто у меня хватит смелости находиться сразу с ними обоими. Я сказал, что сам вернусь в город.

— По в конце концов ты снова оказался возле ее дверей.

— Словно мотылек, летящий на пламя, только вот пламя это скорее замораживает, чем обжигает.

Неожиданно появился раб с вином и по знаку Катулла наполнил наши чаши. Я попробовал его и чуть не выплюнул, но Катулл выпил, не колеблясь.

— Так что именно произошло сегодня в Сенийских банях? — спросил он. — Когда я сказал сегодня в саду, что был там, Лесбия вдруг вся превратилась в слух, настойчиво выпытывая у меня детали странной охоты, свидетелем которой я стал. Она знала, в чем там дело, верно? Но она так же держала рот на замке, как и ты.

Неудивительно, что Клодия не стала будить меня, когда пришла домой, подумал я. От Катулла и от Варнавы она знала достаточно. Или она так страстно хотела остаться наедине с братом, чтобы беспокоиться из-за доклада какого-то наемника?

— Тебе известно об обвинениях, предъявленных Марку Целию? — спросил я.

— Это единственное, о чем я слышу с тех пор, как вернулся в Рим. Говорят, на этот раз он завяз крепко.

— Твоя Лесбия и Лесбий приложили руку к этому обвинению. Неофициально, конечно, но они весьма желают собрать против Целия улики, доказывающие его участие в покушении на убийство.

— Это я слышал. Для этого она тебя и наняла?

— Да.

— Так вот, значит, как получилось между ней и Целием. Я любил их обоих. Блестящая Венера римского общества, дерзкий Адонис. Что удивительного в том, что эти двое решили полюбить друг друга и выкинули неотесанного веронского деревенщину из своей постели? Они вдвоем без меня — этого я не мог вынести, — речь его начала заплетаться от вина. — Лучше бы ее муж не умер. Старый добрый Квинт Метелл Целер, тяжеловесный рогоносец. Тогда она была верной мне! Но после того, как Целер умер, она превратилась в женщину, которая живет сама по себе и принадлежит, кому хочет. Но даже это было лучше, чем если бы она завела себе фаворита и выгнала меня вовсе. Но вот она выбрала Целия, и я стал еще одним из множества ее бывших любовников. В этой таверне полно подобных бедняг. Я могу указать тебе дюжину мужчин, которые имели ее. Я думал, год, проведенный вдали от Рима, излечит мою боль. Но рана все еще кровоточит, а я все мечтаю о ноже, который ее нанес.

— Она больше не любит Целия, — сказал я. — Он бросил ее, насколько я могу судить. Она очень переживает. Знай, что она решила добиться его краха и целиком поглощена своей задачей, если это может принести тебе какое-то облегчение.

— Облегчение? Знать, что другой человек проник ей в душу, что он стал ей небезразличен настолько, что она чувствует боль, когда он бросает ее, и что боль эта так сильна, что она хочет уничтожить этого человека? Со мной она рассчиталась одним движением руки — больше никаких объедков никчемному псу! Целий оставил ее, и она сходит с ума. В чем же тут облегчение?

— Желание уничтожить тут взаимное, по крайней мере если верить Лесбии. Происшествие в банях связано именно с этим. Друг Целия Лициний явился туда, чтобы передать яд кое-кому из ее рабов, потому что Целий думал, что может подкупом заставить их отравить свою хозяйку.

— Убить Клодию? — Катулл был настолько напуган либо настолько пьян, что позабыл выдуманный им псевдоним. — Нет, Целий никогда бы не сделал этого. Я не верю.

— Она заявляет, что он сперва опробовал яд на своем рабе и глядел, как тот умирает у него на глазах.

— Я не верю этому. Целий может убить раба, не испытывая ни капли вины. Но я не верю, чтобы он мог обратить яд против нее.

— Даже от отчаяния? Обвинения против него серьезны. Жизнь его будет загублена, если его признают виновным. Униженный, забытый, изгнанный из Рима.

— Изгнанный из Рима — я знаю, что такое одиночество. — Катулл уставился в свою чашу.

— Разве ты не поверишь, что он способен уничтожить Лесбию, чтобы спасти себя?

— Уничтожить Лесбию? Нет, только не ее. Никогда.

— Может быть, он никогда не любил ее так, как ты.

— Никто из них никогда не любил ее так, как я. — Катулл опять уставился в толпу рассеянным взглядом. — О Аид, — прошептал он. — Смотри, кто пришел.

Я прищурился сквозь туман, глядя на то, как три вновь вошедших человека стоят возле входа, озирая комнату в поисках места.

— Марк Целий собственной персоной, — сказал я. — И не один, а со своими друзьями Асицием и Лицинием, если я не ошибаюсь.

Целий заметил Катулла. На лице его отразилось сначала удивление, а затем молниеносная вспышка эмоций. Но он овладел собой, когда узнал меня. Он поколебался, затем махнул своим спутникам следовать за ним и подошел к нам.

— Катулл! — сказал он, вспыхнув сардонической усмешкой. — Когда ты вернулся?

— Несколько дней назад.

— И не зашел навестить меня? Мои чувства оскорблены.

— На самом деле я заходил к тебе, — сказал Катулл. — Заходил на твое прежнее