Шрифт:
Закладка:
— Во времена моей молодости законы против азартных игр соблюдались строже, — сказал я, — за исключением, конечно, времени сатурналий.
— В Таверне Распутства всегда царят сатурналии, — усмехнулся Катулл.
— Геркулес! — крикнул один из игравших. Затарахтел стаканчик, застучали по столу кости.
— Телец! — объявил судья. — Три единицы и шестерка.
Следующий играющий выкрикнул женское имя и бросил кости.
— Собака! — провозгласил судья. — Четыре единицы — самый слабый ход! — Игрок застонал от невезения и проклял возлюбленную, чье имя призывал в надежде на удачу.
Катулл глядел на толпу затуманенным взглядом. Дым стоял такой густой, что я едва мог различить лица, не говоря уже о том, чтобы узнать кого-нибудь.
— Ты хотел поговорить, — напомнил я.
— У меня язык не поворачивается. Я хочу еще вина.
— Тогда я буду говорить. Это ты шел за мной по Крутой аллее две ночи назад?
— Я.
— Кто послал тебя?
— Никто.
— Тогда зачем ты следил за мной?
— Я следил за тобой и до этого. Видимо, ты не так уж проницателен, как думаешь. Я был неподалеку от ее дома, когда ты пришел туда с Тригонионом. Я тогда только что вернулся в город.
— Ты только что вернулся и сразу же отправился к дому Клодии?
Он приложил палец к губам.
— В этом месте называй ее Лесбией.
— Почему?
— Это мое секретное имя для нее. В стихотворениях. И в местах, подобных этому.
— Почему «Лесбия»?
— Лесбос был островом Сапфо, которая разбиралась в любви лучше, чем кто-либо из поэтов, живших до пли после нее. А Гомер назвал женщин Лесбоса «самыми прекрасными женщинами в мире».
— Разве Гомер не был слеп?
Катулл бросил на меня презрительный взгляд.
— Эту строчку произносит Агамемнон.
— Ну хорошо, пусть Лесбия. Разве тебе не сказали, когда ты пришел к ней в тот день, что ее нет дома?
— Нет. Я не стучал в двери. Я ждал. Наблюдал. Я не был готов увидеть ее снова лицом к лицу.
— Ждал и наблюдал где? Это же глухой тупик.
— Там есть дверной проем, достаточно глубокий, чтобы укрыться. Затем явился ты со своим телохранителем и маленьким галлом. Я находился достаточно близко, чтобы уловить слово «сад», поэтому, когда вы прошли вперед, я отправился следом. Чем вы занимались с ней вдвоем в палатке на берегу?
— Думаю, это тебя не касается.
— Более того, что вы делали там втроем, после того как появился Лесбий, обнаженный и мокрый от речной воды?
— Лесбий?
— Ты знаешь, о ком я говорю.
— Ты видел, как он вошел в палатку?
— Я притаился среди ветвей на берегу реки. — Он уныло усмехнулся. — Должно быть, ты думаешь, что я полный дурак.
— Ты отправился за мной, когда я ушел оттуда?
— Я проводил тебя до самого твоего дома, затем до другого дома в Субуре, а затем пошел за тобой обратно. Ты так ни о чем и не догадывался до самой Крутой аллеи, верно? Ты со своим телохранителем устроил мне ловушку наверху, так что я удрал, словно кролик. Я решил, что если ты один из тех грубиянов, которых она берет себе в любовники, то можешь быть очень опасен.
— Говорю тебе, я не ее любовник. Просто «наемник», как назвал меня сегодня Клодий.
— Лесбий! — упрямо сказал он. Дешевое вино уже начало оказывать на него свое действие. — Ты вполне можешь быть и наемником, и любовником одновременно. Она стоит неизмеримо выше таких людей, как ты, но известно, что она может пренебречь предрассудками ради любви.
— Венера! — закричал судья, вызвав целую бурю голосов рядом с нами. Кто-то грохнул кулаком по столу, так что кости подпрыгнули, и выкрикнул обвинение в мошенничестве. Остальные хором заставили его замолчать.
— Бросок под названием «Венера», — сказал Катулл. — Это когда на всех четырех костях выпадают различные цифры. Не самая крупная комбинация, но самая удачная. Как ты думаешь, почему?
— Потому, что Венера любит разнообразие?
— Как и Лесбия. За исключением тех минут, когда она жаждет собственной плоти:
«Лесбий красив? Ну еще бы! Он Лесбии нравится больше,
Горький Катулл мой, чем ты с домом и родом твоим.
Пусть он красив! Но пускай пропаду со всем домом и родом,
Если хоть трое друзей в рот поцелуют его».
Я улыбнулся и кивнул.
— Клодий сказал, что стихи ты пишешь лучше, чем люди Милона. И отвратительнее.
— Лесбий, — настойчиво повторил Катулл, — унижает меня такой похвалой.
— Я вижу, ты все же достаточно словоохотлив.
— И так же мучаюсь от жажды, как и раньше. Куда подевался этот раб? — Он ударил чашей по скамье, но звук потонул в общем шуме.
— Полагаю, что ты все же увидишься с ней в конце концов, — сказал я.
Он уставился в желтый туман невидящим взглядом.
— Я уже увиделся.
— Я имею в виду лицом к лицу. Поговоришь с ней.
— Я говорил с ней сегодня. Я провел с ней всю вторую половину дня.
— Что?
— Сегодня утром я наконец постучал в ее дверь. Старый раб сказал мне, что она с самого утра отправилась навестить кузину, прихватив с собой свою дочь. Поэтому я пошел слоняться по городу и в конце концов забрел в Сенийские бани. По чистой случайности я встретился там с тобой и имел возможность наблюдать эту потешную охоту за одним из друзей Целия. Что все это значило?
— Я расскажу тебе позже. Продолжай про… Лесбию.
— Наконец я покинул бани и пошел обратно к ее дому. По пути я заметил ее носилки возле дома одного из Метеллов. Она как раз собиралась уезжать вместе с дочерью. Они обе вышли из дверей. Прежде чем я успел отвернуться, она заметила меня. Трудно было понять, что отражается у нее на лице. Как ты думаешь, могут ли Лесбий и Лесбия читать друг у друга на лицах с одного взгляда? Как в зеркале? Остальные могут изучать их лица часами и все же оставаться в неуверенности, будто знают, что за ними скрывается. Есть что-то в ее глазах — словно стихотворение на чужеземном языке. Но более совершенное, чем любое стихотворение. Более болезненное.
Она пригласила меня к себе в носилки. «Куда?» — спросил я. «Домой. Я жду человека, который должен принести мне новости», — сказала она. Полагаю, она имела в виду тебя? «Я не хочу идти туда, если там будет кто-то еще», — сказал я. Она
