К жизни?

Верно, Альваро всегда чтил имя Божие. Верно, всегда старался блюсти достоинство и честь. Пытался поддерживать мир любой ценой. Но в его душе правда была совсем другой. Снаружи он был безмятежен, но переживал это плаванье, как путь на Голгофу. Униженный, оскорблённый, мучимый своей неудачей, он никак не мог объяснить себе, почему не видит островов. По ночам он вставал, чтобы всё пересчитать, перечесть записи 1567 года, бортовой журнал — всё, что относилось к тому путешествию.

Острова должны были быть здесь. Он яростно тыкал в одну точку на карте: вот тут!

Исабель с болью в сердце видела, как он изводит себя в беспощадной борьбе с памятью и совестью.

Стал плох? Выжил из ума?

Менданья не сдавался, сражался. Но она ощущала, как разрушает его бессилие понять это загадочное блуждание, невозможность взять дело в свои руки, облегчить страдания людей.

По привычке она защищала его, нападая на других:

— Ты должен наказать тех, кто сомневается в твоём знании моря!

— Вечно ты одно и то же, Исабель! Наказание ничему не поможет! Наоборот, нам надо быть всем заодно. Всем! Всем заодно, — повторял он, — пока я ищу, пока не найду их...

Альваро был так расстроен, что даже не смел называть своё королевство.

Но никаких душевных терзаний он при Исабель не показывал. При ней — менее, чем при ком-либо. Держался, как скала, несокрушимо.

Как он, однако, ни крепился, она ощущала его отчаянье... Как ужасала его сама мысль о том, что он мог обмануть её — по простодушию, а может быть, по старческому слабоумию; мог не сдержать слова и увлечь в это нелепое странствие, которое всех их погубит. Самая невыносимая изо всех пыток!

Догадывалась она и о том, что даже её собственная вера в него, уверенность в достижении цели не успокаивала мужа. Наоборот: слепое доверие жены страшило его ещё больше. Она это знала. А неспособность облегчить страдания Альваро ужасало её саму.

Как и он, она не подавала вида.

Даже воздерживалась от любых слов поддержки при нём и занималась своими делами, пытаясь выиграть то, что ему было всего нужней: время.

Держаться и не сдаваться!

Но сколько у них было времени, пока у людей совсем не кончится провиант?

У людей. Их было четыре касты. Четыре камбуза. Четыре разных расходных книги. Что оставалось в запасе у матросов? У солдат? У колонистов? Эти колонисты столько растратили... Она вспоминала, как они гуляли на шестнадцати свадьбах. Как гуляли на Маркизах. И потом каждый день в этом проклятом августе...

Непростительная бесхозяйственность!

Сколько осталось кувшинов воды? Сколько бочек сухарей? Сколько вяленого мяса? Все эти вопросы она прямо задавала баталёру. И ответы были нужны конкретные! А сколько осталось в личных запасах губернатора? Сколько ей самой осталось кувшинов воды и бочек сухарей — тех, что ей самой принадлежали? Она гнала Инес в трюмы. Сколько точно? Сколько мешков муки? Сколько свиней? Сколько кур?

Уткнувшись в инвентарные и расходные книги, Исабель рассчитывала, что было у неё.

И у других.

В итоге пришла к такому выводу:

Её родным: Альваро, Лоренсо, Луису и Диего, — а также свитским дамам и служанкам смерть грозит, если острова не найдутся через три месяца. На шестьдесят человек из её клана оставалось четыреста кувшинов.

Через две недели погибнут мужчины, женщины и дети — те, кто, не позаботившись о возможных проблемах, разбазарил воду и пищу. На сегодня, пятницу 1 сентября 1595 года, у экипажа «капитаны» оставалось только по четверти литра воды на день на человека. К 16 сентября всё закончится.

Пятнадцать дней.

И пускай люди Исабель Баррето, которые лучше питаются и больше пьют, смогут ещё прожить лишних девяносто, остаётся вопрос: как они без матросов смогут управлять таким огромным кораблём-призраком?

На «альмиранте» всё было ещё страшней. Об этом Исабель и понятия не имела. Не знал и Кирос — никто не знал. Даже не подозревали, что творится на «Санта-Исабель II».

А там уже и экономить было нечего.

По несчастью или по небрежению при отплытии с Маркиз разбилась сотня кувшинов. На них не обратили внимания или не придали важности. Ещё около сотни кувшинов были целы, без трещин, вытечь из них вода не могла. Но когда их открыли — о ужас! Вода словно испарилась. Должно быть, на Санта-Кристине их плохо закрыли.

Оставалось двенадцать кувшинов на сто восемьдесят путников. Да ещё две бочки для четырнадцати лошадей. Но вонючая вода в этих гнилых, замшелых бочках была непригодна: те, кто пил из них, заболевали. А теперь, отталкивая друг друга, отбирали у животных и эти жалкие остатки.

Адмирал де Вега велел держать эту катастрофу в тайне. Марианна послушалась. Она знала, что ряд таких неудач подорвёт авторитет её любимого человека.

Когда по утрам адмирал и штурман получали приказы с «капитаны», а Марианна наносила визит сестре, она не делилась с ней, что творится на «Санта-Исабель». Не говорила, что девять лошадей из четырнадцати уже пали от голода и жажды. Девять конских трупов с невероятными усилиями пришлось вытащить на палубу. Там они и лежали, воняя на весь корабль.

Не говорила Марианна и того, что на «альмиранте» не хватало провизии. Поэтому лошадей разделали и съели. Молчала о том, что варить или жарить эту падаль пришлось на остатках дров и что дров, стало быть, тоже не было.

За эти дни сожгли последние ящики, последние сундуки, даже щепки, даже шлюпки. Ни единой тоненькой лучинки не осталось уже на «Санта-Исабель». Только мачты да сам корабль.

— Последних пять лошадей я выкину в море...

Лопе де Вега лежал на койке, закинув руки за голову, и размышлял вслух. Обнажённая Марианна сидела рядом с ним