Дон Альваро велел Лоренсо развернуть королевский стяг, Диего — развернуть и держать походную книгу, а Луису — вырезать на одной из пальм крест и нынешнее число. Потом приказал бить в барабаны.

Королевский нотариус — он молод и голос у него громовой — встал под вырезанным крестом и во всю мочь лёгких зачитал акт о вступлении Испании во владение островом с согласия и по просьбе туземцев, добровольно отдающих себя в подданство Его Величеству. Затем дон Альваро подписался под этим актом в походной книге, после этого поставил росчерк ещё под тремя документами, поднесёнными нотариусом — по ним он становился губернатором архипелага. Потом снял перчатку и погрузил руку в мешок с зерном. И бросил зёрна на землю.

Он ещё долго ходил большими шагами по лужайке, широкими взмахами рук рассевая зерно по ветру. Все могли это видеть.

Позже он ещё разбрасывал эту кукурузу по улицам деревни, дальше от берега. Но этого я не видела, потому что он велел мне вместе с другими оставаться около шлюпок на пляже под охраной солдат на случай, если опять выйдет «заварушка», как бывало раньше.

Должна признать, что я оскорбилась и разъярилась. Дону Альваро не следовало так обращаться со мной; я должна была его сопровождать. Но должна сказать и то, что скоро я утешилась: никогда ещё мне не было так хорошо и вольно, как на этом пляже. Мы с Марианной, с Эльвирой, со всей свитой резвились, как девчонки. Какое наслаждение — бегать по песку после всех этих месяцев в море! Служанки тем временем постирали бельё в ручейке, а солдаты занимались тем, что наполняли кувшины пресной водой.

В конце дня все мы вернулись на борт, кроме четырёх колонистов, которых губернатор собирается оставить здесь. Полковник с аркебузирами на ночь останутся с ними. Им поручено отыскать еду. Завтра мы закончим брать воду и лес.

Падре Серпа думает, что обратить обитателей этих островов будет легко. Один из молодых священников вызвался остаться на Санта-Кристине проповедовать им: он хочет спасти их души как можно скорей.

Я и вправду думаю, что мы открыли земной рай».

Воскресенье, 30 июля 1595 года. Маркизские острова. Продолжение письма Исабель

«Но что за безумство — оставить Мерино-Манрике на берегу и даже без надзора Лоренсо!

Полагаю, Петронилья, ты уже догадалась, что случилось.

Солдаты полковника напали на индейцев.

Дон Альваро тебе скажет, что всё как раз наоборот: это индейцы напали на солдат.

Позволь мне рассказать в двух словах, что было вчера. Потом мне придётся замолчать: дон Альваро просил меня больше тебе не писать. Он утверждает, будто я излагаю тебе факты неточно. Он даже собственной супруге не позволит записывать своей рукой события, не соответствующие правде об экспедиции. А я говорю, что он эту правду просто не хочет слышать.

Во всяком случае, Мерино-Манрике клянётся и божится, что индейцы без всякой причины атаковали лагерь с камнями и копьями. Потом они якобы убежали в горы, прихватив четыре больших кувшина с водой. Догнать их не смогли. С пустыми руками вернулись в лагерь.

В стычке солдатам всё-таки удалось застрелить несколько десятков туземцев.

Мерино-Манрике выбрал трёх покойников и приволок их на холм у окраины деревни. Этих индейцев убили прямо в упор выстрелами в лицо. Они были так обезображены, что у прочих индейцев должна была навсегда пропасть охота нападать на нас.

Поэтому Мерино-Манрике приказал Ампуэро привязать тела к брёвнам, чтобы их было всем хорошо видно.

И, как будто такого зрелища было ещё недостаточно, он велел своим людям ещё больше изувечить их шпагами. Солдаты, чтобы урок вышел страшнее, изрубили множеством ударов руки и ноги трупов. Кое-кто даже отрубал покойникам пальцы и швырял их на улицу, ещё покрытую зёрнами кукурузы, которые утром разбрасывал губернатор.

Они утверждают, что были вынуждены так поступить из-за вероломства индейцев. Их послушать, так все кругом предатели.

По мнению полковника, туземцы встречали нас на пляже и слушали мессу падре Серпы только затем, чтобы разведать, сколько нас и каковы наши возможности.

Так и быть, писать я больше не стану, но и молчать не буду! Теперь уж Альваро должен наказать этого безумца — отрешить его от командования, чтоб другим неповадно было!»

— Если ты не разжалуешь Мерино — значит, подписываешься под его жестокостью. И впредь позволяешь то же!

— Ты говоришь о том, чего не знаешь. Я осуждаю жестокость, Исабель. В любой форме.

— Если осуждаешь, накажи тех, кто жестоко поступает!

— Тебя там не было. Ты не видела, как это случилось.

— Нет, но видела среди наших одного раненого солдата — с крохотной царапиной на ноге. Одного-единственного! А полковник хвастает, что перебил семьдесят индейцев. Чем они заслужили такое отношение?

— Опять говорю, Исабель: ты судишь о том, чего не знаешь... Я бывал у туземцев. Иногда они бывают такими, как их описывает полковник. Коварными. Хитрыми. Обманщиками. Лжецами. Ворами... Разве мы можем безнаказанно позволить им таскать наши запасы? Если в море не хватит четырёх кувшинов воды, это будет стоить нам четырёх жизней. Если же заковать Ампуэро с товарищами в кандалы, как ты предлагаешь, люди будут недовольны таким несправедливым наказанием.

— А нам что за дело до их недовольства?

— Они только выполняли приказ.

— Да, действительно. Так разжалуй полковника, поставь на его место Лоренсо.

— Лоренсо не воевал во Фландрии. У него совсем нет боевого опыта. Мне нужно сплотить людей вокруг их начальника, чтобы как можно скорей выйти в море и отправиться к нашему настоящему, единственному месту назначения.

— Напоминаю тебе, Альваро: здесь единственный начальник — ты. А уж сплачивать людей Мерино-Манрике, поверь, будет отнюдь не вокруг аделантадо Менданьи!

— Всему своё время. Мы готовимся к морскому переходу до Соломоновых островов. Никто из колонистов