– Я привяжу эту веревку покороче, – пояснил Джо. – Так мы сможем их отличить. – Он завязал узел. – Это будет моя. – Он подумал про настроения в деревне. Мэллори, должно быть, рад услышать колокола. Свидетельство того, что его записку прочитали.

– Люди всегда смеются после похорон, – сказал Хокинг. – Я заметил эту особенность. Совсем немного времени проходит между погребением тела под мои молитвы и первым смехом.

– Ирландцы вас поймут, как мне кажется, – ответил Джо, представляя себе ирландские поминки.

– Жители Корнуолла тоже.

Смеялся ли он после смерти матери? Джо не смог этого вспомнить. Отец был гладко выбрит – это запомнилось. Странный бритый мужчина в костюме. Сгорбленный, изможденный, чужой. Незнакомец на похоронах. «Кто этот человек?» – спросил кто-то. «Это их отец». Но не было ощущения, что он – их отец. Миккель Хак был человеком, который умел смеяться, но в нем, в гладко выбритом мужчине с древним чемоданом в коридоре – не было смеха. Он выглядел холодным и бесчувственным, словно счетовод или сотрудник банка. Джо наблюдал за ним, сгорбленным и сломленным, со ступенек лестницы дома, который когда-то принадлежал ему. Миккель неуклюже обнял сына, когда Джо спустился вниз. Они вместе рыдали. Из кухни вышла Бригита и присоединилась к ним.

Где она сейчас? Размышления о похоронах пробудили в нем воспоминания о запахе ее волос и сырости слез. Он захотел срочно ее увидеть, увидеть отца, чтобы снова обняться – всем втроем. «Посмотрите на эту красивую церковь», – прошептал бы он ей прямо в ухо. «Посмотрите на эти чудесные мельницы», – ответила бы она. Они бы засмеялись, вспоминая ту самую ночь, которая была половину жизни назад.

Они не хоронили Элисон Хак. Возможно, если бы ее закопали в земле, стало бы чуточку легче. Вместо упокоения в холодной темной земле, она, запертая в своем гробу, поехала по ленте механического конвейера и за ней закрылись грубые дверцы. Это был современный способ утилизации тел. Кремация ничего не оставляет от тела, но тогда Джо частичкой сознания надеялся на ее появление с другой стороны, подобно девушке из волшебного представления, которая выскакивает навстречу огням софитов под звуки аплодисментов.

– Мне было семнадцать, когда умерла моя мать, – сказал Джо.

Викарий медленно кивнул.

– Моей сестре было девятнадцать.

– Это было непросто.

– Иначе и быть не могло.

Он знал, как запомнить лицо Мамы. Он тренировался, чтобы никогда не забыть. Джо видел, как она распаковывает рождественские подарки: радость в широко открытых глазах, белоснежные зубы, спокойное лицо. В памяти всплывает, как она стоит на коленях перед каминной решеткой, ее волосы подвязаны лентой. Он может заново воспроизвести этот момент, словно в замедленной съемке, кадр за кадром: как она повернулась в его сторону с широко открытым от удивления ртом, а ее глаза беспокойно смотрели по сторонам.

– Я представляю ее, – сказал он. – Мою мать. Это было пятнадцать лет назад, но в моем воображении она все еще здесь. Настоящая. – Были и другие воспоминания, но не такие четкие. Мама плачет в палатке. Она не плакала в день ухода Папы. Исхудавшее лицо матери, уже не похожей на саму себя, на ее больничной койке, вокруг которой витал стойкий запах разлагающейся плоти: такой же запах он почувствовал в ее спальном мешке тремя годами ранее.

Хокинг был достаточно сообразителен, чтобы не вступать в диалог.

– Если я умру, то вместе со мной уйдут и эти воспоминания. Никто не вспомнит эти моменты.

– Тогда не умирай. – Старик положил руку ему на плечо. – Не сейчас.

Они посчитали еще несколько коробок.

Мама скончалась в кровати хосписа, в своей личной комнате, которая вся была уставлена цветами, а из ее окна были видны лужайки и кормушки для птиц. Она попросила включить песни «Битлз». Сиделка разрешила включить музыку, когда смерть была уже близко. Джо включил музыкальный проигрыватель Мамы и настроил звук таким образом, чтобы он не мешал соседям. Песни играли в случайном порядке: «Земляничные поляны навсегда», «Через вселенную». Вряд ли Мама могла слышать их, находясь в коме. Но такова была ее воля. Джо держал ее за одну руку, а Бригита за другую. Сиделка обнимала Бригиту. Стрелки настенных часов отсчитывали последние секунды жизни Мамы. «Продолжай дышать, Мама», – думал тогда Джо. Вдыхай. Выдыхай. Но ее дыхание было настолько слабым, почти неразличимым.

Никто не знает, какая песня играла в тот момент, когда она умерла. Но в тот момент, когда сиделка взяла ее руку и проверила пульс, а потом многозначительно посмотрела на них, «Битлз» пели «Она любит тебя».

– Это ее послание для нас, – сказал Джо. Он не поверил, но знал, что это правда.

– Наши любимые люди все еще наблюдают за нами? – спросил он у Элвина. – Они смотрят на нас из могил? В это мы должны верить?

– Я верю в это, – ответил Элвин.

– Но правда ли это? Превращается ли это в правду – только потому, что мы верим? Или весь мир верит в ложь?

Может ли поэзия быть ближе к истине, нежели история? Права ли мудрость толпы в отношении величайших тайн жизни? Если усреднить мнения семи миллиардов человек, то Бог существует, а бык весит 1198 фунтов; утром обязательно взойдет солнце, а цены на нефть после войны на Ближнем Востоке обязательно пойдут вверх. Но может ли толпа ошибаться?

– Я хочу написать записку Мэллори, – спустя какое-то время сказал он Элвину. Они отвлеклись от своего монотонного труда. Джо уселся с бумагой и ручкой.

Он написал: «Спасибо вам за воду, одеяла и одежду. Пока что мы оба чувствуем себя хорошо. Симптомов нет». Написав эти строки, Джо осознал, что сильно вспотел. Возможно, это из-за долгих утренних раскопок. Он продолжил: «Как я понимаю, Сент-Пиран хорошо подготовлен к встрече с любой бедой. У нас есть рыба, молоко, даже яйца, но мы любой ценой должны избегать инфекции. Не мне говорить вам о том, сколько ущерба деревне причинит один беглец». Эти строки напоминали заметки младшего аналитика. Он медленно потряс головой, ему не нравились написанные слова. Заболела голова. Почему так быстро? «Попросите Бевиса держать дорогу закрытой, пока все не закончится. Пока не возобновят поставку электричества и водоснабжение». Если вообще возобновят. «Попросите братьев Робинс и Шонесси, чтобы они делили улов и кормили каждого». Он отложил ручку.

– Я больше не могу писать, – произнес он вслух. Он подписал записку и передал ее Элвину. – Можете оставить ее для доктора? Мне не хорошо. Наверное, стоит прилечь.

– Хорошая мысль.

Был полдень. Джо лег на самодельную кровать и закутался в одеяло. Удары пульса отдавались