апогея в сценах, где ничего не происходит, просто колышется трава или шумят деревья. Здесь великолепны и изобразительное, и музыкальное решение. Хочется употреблять именно эти старые термины, а не «саспенс» и «саундтрек». Неизбежно напрашивается сравнение работы Звягинцева с «Ивановым детством» Тарковского. Оба – режиссерские дебюты. Оба стали обладателями венецианского «Золотого льва». И там, и здесь в центре подростки, причем в картине Звягинцева одного из них тоже зовут Иван, другого — Андрей. Правда, в «Возвращении» нет войны, и в этом смысле скорее работает параллель с более поздними фильмами Тарковского, где ключевую роль играет не сюжет, а движение камеры, пейзаж, атмосфера. Картина Звягинцева — это Иваново и Андреево детство без войны, но в мире, полном неформулируемой тревоги и тяжелых предчувствий. Мире несомненно русском, хоть это нигде не проговаривается… Еще до фестивального триумфа на Лидо картину новичка Звягинцева купили Италия, Франция, другие солидные страны, причем и здесь дело не обошлось без закулисной, а то и откровенной борьбы между потенциальными прокатчиками. Главы компаний, которых обычно не заставишь посмотреть русский фильм, прерывали отпуск и мчались в Рим, чтобы перехватить у конкурентов «Возвращение». Один из них, получив пленку для просмотра, запер ее в сейфе и заявил, что не позволит другим претендентам даже ознакомиться с этим шедевром: он готов на все, чтобы прекрасная русская картина досталась ему. Вскоре к жаждущим прокатывать «Возвращение» присоединились заокеанские территории. Картина с мини-бюджетом в $400 тыс., еще даже не выйдя в прокат на родине, мгновенно окупила себя, чего почти не случается с русскими фильмами. А в общей сложности она была прокатана в 76 странах, не считая постсоветских территорий. Так что в Венецию фильм Звягинцева попал уже в ореоле разрастающейся сенсации. А после официальной премьеры в кулуарах заговорили, что «Возвращение» — лучший фильм фестиваля. Если что-то и способно помешать ему получить приз, то только национальная гордость итальянцев. Все-таки фестиваль юбилейный, 60-й, жюри возглавляет классик национальной комедии Марио Моничелли, а в конкурсе честь Италии защищает «Здравствуй, ночь» — фильм другого классика Марко Беллоккьо. Но «Золотой лев» достался «Возвращению»! Мало того, независимое жюри вручило Андрею Звягинцеву еще одного «Золотого льва» — за лучший дебют. Беллоккьо, которому присудили только утешительный приз, в ярости покинул Венецию. Могучая итальянская телекорпорация RAI, финансировавшая его картину, заявила, что из-за подлого решения жюри впредь намерена чуть ли не бойкотировать Венецианский фестиваль. Появилась информация и о том, что RAI намерена приостановить финансирование новой картины Моничелли. Когда его спросили, не боится ли он потерять работу, председатель жюри ответил: «Мне 89 лет, я снял не один десяток фильмов. Одним больше, одним меньше — это меня уже не волнует».  А вскоре Морицу де Хаделну, директору Венецианского фестиваля, приглашенному на эту должность всего два года назад, пришлось покинуть свой пост: это была не в последнюю очередь расплата за решение жюри, хотя директор и не мог его стопроцентно контролировать. Скандал с «Возвращением», по слухам, даже обсуждался на самом высшем уровне: якобы Сильвио Берлускони попенял своему другу Владимиру Путину, что русские отняли у итальянцев «Золотого льва» на их территории.  Ситуация зеркально отразила подвиг Григория Чухрая на Московском фестивале 1963 года, когда он наградил не назначенный свыше победителем советский фильм, а «8 1/2» Федерико Феллини и чуть не лишился за это партбилета. Сорок лет спустя роль цензоров ЦК КПСС успешно сыграли представители итальянского медийного официоза, а итальянец Моничелли расплатился с русскими за Феллини…  После Венеции начался форменный психоз. Мы с Раисой Фоминой,  первооткрывательницей «Возвращения», поехали в небольшое путешествие по Италии, она была за рулем, и ее телефон разрывался от звонков со всего мира  — от Японии до Бразилии — с требованием продать картину. Уговаривали, умоляли и даже пытались шантажировать. Мне пришлось волевым порядком забрать у своей спутницы телефон – иначе мы рисковали разбиться. И я впервые всерьез пожалел о том, что так и не сел за руль. Венецианский триумф «Возвращения» не давал покоя многим и многим в России. Помню, с какими перевернутыми траурными лицами некоторые мои коллеги-соотечественники выходили с церемонии награждения. А одна была так расстроена, что в слезах выскочила из зала прямо по ногам сидящих в ее ряду. Звягинцев, родом из Новосибирска, по образованию театральный актер, не был своим ни в московской, ни в питерской киносреде. Его успех восприняли ревниво, его второй картины ждали с нетерпением, часто и злорадным.  Хотелось получить ответ на вопрос: что это было? Случайный успех выскочки, невесть откуда залетевшего в нормированную клановую киноиндустрию, где каждому определено и указано его место? Массовый гипноз сознания? Умелое приспособление клише русской духовности «а-ля Тарковский» к формату современного кино? Или действительно осмысленный творческий акт, открытие нового индивидуального мира, обладающего мощью и магией? Второй фильм Звягинцева «Изгнание», хоть и получил актерский приз в Каннах (его лауреатом стал Константин Лавроненко, игравший и в «Возвращении»), только частично ответил на этот вопрос… Убедительный ответ на вопрос «Who are you, Mr Zviagintsev?» дала «Елена». Эта картина сильно отличается от обеих предыдущих работ режиссера – прежде всего сугубо современным российским социальным контекстом. Если кто-то числил Звягинцева по ведомству абстрактного метафизического кино, тут он, не теряя прежних наклонностей, предстал одновременно острым социологом. Ни в каком другом российском фильме мы не видели такого выразительного контраста, реального взрывного антагонизма двух миров. Чрезвычайно важный шаг для Звягинцева: в «Елене» он расконсервировал собственный стиль – а это удается только очень талантливым людям. Будучи достаточно холодным морально-социальным диагнозом, этот фильм уже почти не напоминаетпоэта и мистика Тарковского, а скорее Михаэля Ханеке – одного из самых значительных европейских режиссеров-аналитиков ХХI века…  И вот на почти освоенном европейском фоне появляется «Левиафан». Как почти все крупные творения русской культуры, это чудище дисгармонично и неуклюже, оно ломает жанровый канон, в нем много диспропорций и неправильностей, которые кажутся несуразностями. Эта глыба и подавляет, и восхищает виртуозным сочетанием высокой и низкой образности, трагических и сатирических красок, величием и равнодушием северной природы, юмором, не входившим раньше в число добродетелей Звягинцева, даже матом, который слушается как музыка и которого режиссер раньше тоже избегал. Большое кино, талантливое и смелое, свободное и бескомпромиссное, пугающее и беззащитное, как скелет гигантского кита, некогда выброшенного на берег.  Всем памятен финальный вопрос, прозвучавший в «Покаянии» Тенгиза Абуладзе: «Зачем дорога, если она не ведет к храму?» В свое время он стал главным моральным тезисом перестройки. Тридцать лет спустя с ним рифмуется вопрос, звучащий в финале «Левиафана»: зачем