Совершенно неиудаистично также представление о ду­шевной наготе. Оно было бы понятно только на почве та­кого воззрения, которое, подобно эллинизму, резко противо­поставляло бы друг другу тело и душу, что, однако, абсо­лютно не соответствовало иудаизму. Но, по счастливому совпадению, мы имеем возможность установить источник, который имел перед собой автор послания, повествуя о про­исходящем вскоре после смерти возвращении души к богу и ее водворении у господа, в противоположность ее тепе­решнему пребыванию в земной телесной оболочке, вдали от бога. В 102-м письме Сенеки к Люцинию мы читаем: «Когда придет день, в который это тело, где боже­ственное обретается рядом с человеческим, будет уничто­жено, я оставлю тело там, где я его получил, себя же самого верну богам. Правда, я и сейчас пребываю недалеко от них, но меня обуяло земное бремя. Теперешняя смертная жизнь только преддверие более длительной лучшей жизни. Новое начало, новые условия ожидают нас. В настоящее время мы можем терпеть небо только издалека. Так гляди же бодро на тот решающий час; он будет последним только для тела, но не для души. На то, что находится вокруг тебя, смотри как на обстановку харчевни; ты должен пуститься в дальнейший путь. Нагими мы пришли в мир, нагими же мы снова вознесемся. Кожа, наша самая верхняя оболочка, отделится от нас, а вслед за ней — плоть и кровь (ср. изре­чение Павла, 1 Коринф. 15, 50: «Плоть и кровь не могут наследовать царства божия»). День, которого страшатся, как будто он последний, есть день рождения вечности. Сбрось с себя ношу, отчего ты колеблешься? Откинь со спокойной душой твои члены, которые теперь тебе более не нужны, и тело, в котором ты достаточно долго обитал; пусть оно распадется, будет похоронено и уничтожено! Разве эти вещи принадлежат к твоему существу, что ты так цепляешься за них? Нет, ты только покрыт ими, это только твое обла­чение. Настанет день, когда ты освободишься от этой обо­лочки и выйдешь из твоего убогого, скверного телесного жилища. Избавляйся уже теперь, насколько это возможно, от него. Освобождайся от всего, что не является для тебя настоятельно необходимым. Стремись уже здесь к более возвышенному. Когда-нибудь перед тобой раскроются тайны природы, тьма исчезнет, яркий свет польется со всех сторон. Представь себе, что это будет за блеск, когда одно­временно воссияет множество звезд! Я жил во тьме, ска­жешь ты, когда увидишь полный свет, на который ты те­перь тускло глядишь через узкую щель твоих глаз и кото­рым ты восторгаешься на таком далеком расстоянии (ср. 1 Коринф. 13, 12; 2 Коринф. 5, 7). Каким представится тебе божественный свет, когда ты узришь его на своем месте? Эта мысль не допускает в душе ничего грязного, подлого, грубого. Она говорит нам о том, что боги являются свидете­лями всего. Будем же следовать их примеру и желаниям и всегда помнить о вечности. Кто ее охватил духовно, тому не страшно никакое вражеское войско, никакой звук трубы, ни­какая угроза. Кто возлагает свою надежду на смерть, тот не боится ничего».

Не подлежит сомнению, что в приведенных отрывках из Псевдосоломона и Сенеки мы имеем дело не только с источником 2 Коринф. 5, 1 и сл., но и с главным источником всего мировоззрения Павла, поскольку оно в основу спасения кладет противоположность между телом и духом и обла­дание лучезарным или духовным телом, уже теперь заклю­чающимся в обыкновенном материальном теле, но пока еще затемненном последним. Как плод во чреве матери, так и мы, по мнению философов-стоиков, созреваем с детства и до глубокой старости для другого, нового рождения. Павел не употребляет, правда, выражения «возрождение», но мысль о том, что наш внутренний человек, несмотря, на все невзгоды внешнего человека, со дня на день обновляется (2 Коринф. 4, 16 сл. и что на почве мистической общности с Христом мы все больше «внедряемся» в него благодаря вере и становимся членами его духовного тела, пока, нако­нец, с нас не спадет оболочка нашего земного тела и мы не появимся в нашей новой духовной телесности, — эта мысль в сущности сводится к тому же самому. Ведь и Сенека обуславливает это откровение нашей внутренней духовной телесности духовным постижением богов, а наше преобра­жение — опирающимся на вечность и свидетельство богов стремлением угодить богам и внутренне исправиться (ср. 2 Коринф. 5, 9). Даже звук трубы из 1 Кор. 15, 52, являю­щийся с точки зрения иудейской апокалиптики символом превращения, упоминается в приведенных словах Сенеки. И если, по воззрению Павла, Христос, побеждая грех в своем теле, призывает нас подражать его жизни, то и стоический философ напоминает нам о пользе хороших примеров и указывает на то, что столь же ценно думать о добром муже, как и иметь его в данный момент около себя: «Мы должны отыскать какого-либо доброго мужа и иметь его постоянно перед глазами, дабы жить и действовать, как если бы он смотрел на нас. Значительная доля наших грехов отпала бы, если бы наши деяния имели свидетелей. Сердце наше должно иметь того, кого он почитает, чей образ освещал бы его сокровенную жизнь. Счастлив тот, кто чтит кого-либо так свято, что он самого себя уподобляет его образу, жи­вущему в его памяти! Мы нуждаемся в том, кто направлял бы наши нравы. Без руководящей нити заблуждения не мо­гут быть устранены».

«Приобщись, — восклицает философ в 67-м письме, — приобщись к духу великого мужа и устранись от мнений толпы! Усвой себе образ самой красивой и самой возвы­шенной добродетели, которую надо чтить не венками, а кровью и потом!» А в 115-м письме сказано: «Если бы мы имели возможность заглянуть в душу доброго мужа, какой прекрасный, достопочтенный образ, полный возвышенности и покоя, представился бы нашим глазам! В нем сияли бы справедливость, мужество, рассудительность и мудрость, и над всем излучало бы свой блеск самое редкое благо — чело­вечность. Каждый признал бы такого мужа достойным любви и уважения. И разве тот, кому дано было бы лице­зреть этот образ, столь необычный среди людей по своей возвышенности и блеску, не остановился бы, пораженный им, перед божеством и не стал бы тихо молить о том, чтобы ему дозволили созерцать eго? А затем, сам увлеченный привлекательной благодатью этого видения, он молитвенно опустился бы на колени и после долгого созерцания раз­разился бы в порыве благоговейного изумления словами Виргилия: «блажен ты, кто бы ты ни был, о, облегчи наши тя­готы!» Нет никого, повторяю я, кто не