Гиртайцы все эти недели продолжали стоять неподвижными изваяниями.

— О них не переживай, — тепло улыбнулся гном. — А что до тебя, Хаджар, то… пользуйся моим даром с умом, не забывай о других своих дарах и… живи свободно.

Гном щелкнул пальцами и когда Хаджар ответил:

— Умри достойно, — то говорил он это уже каменной лестнице, высеченной в горе, а над головой, посреди ясного неба, сияло солнце.

Глава 1897

Хаджар смотрел на молодое солнце, согревавшее нежными лучами остывшую за ночь землю и, признаться, любовался пожаром рассвета, разлившегося золотыми крыльями сказочной птицы на границы горизонта, где бесконечная лазурь небес сливалась с зеленым покровом земли.

Он даже и не думал, что несколько недель в пещере, вдали от просторов, смогут заставить его стальное, в прямом смысле слова, сердце, заскучать по просторам.

И ветер, как родной и истосковавшийся пес, лизнул лицо своего товарища, радуясь, что тот снова может слышать и видеть его. Хаджар же, сжимая и разжимая кулак, вновь ощущал и потоки терны, и силу души, мистерии, Имена и все то, что приобрел в плане силы за минувшие века.

Вот только после короткого путешествия к кузне Хафотиса и Архад-Галена он уже не мог воспринимать их так же, как и прежде. Даже терну. Если прежде, на фоне энергии Реки Мира, она казалась ему чем-то собственным, чем-то достойным и честным, не заемным, то теперь… Теперь генерал понимал, что терна мало чем отличалась от энергии Реки Мира. По факту — лишь источником.

Река Мира являлась чем-то внешним. Уникальным, присущим Безымянному Миру феноменом, а терна, в свою очередь, служила силой самого Безымянного Мира. Его жизненный потенциал, если так можно выразиться. Вот только этот самый жизненный потенциал напрямую зависел и от Реки Мира, так что терна, опять же — если так можно выразиться, являлась производной Реки Мира. Её следующим поколением. Усовершенствованной версией. Но никак не собственной силой.

Странное чувство. Знать, что ты опираешься на костыль и чувствовать, что можешь пойти и без его помощи, но, пока, не понимать как именно.

Но Хаджар справиться. Тем более у него не было выбора. Да и времени тоже.

— Сколько у нас осталось? — спросил он у воздуха.

— Меньше недели, — ответил возникший на плече Хельмер, читавший книгу в нарочито громоздких, комичных очка.

— Меньше недели?

— Ты плохо слышать стал, Хаджи? Вроде не настолько стар. Или я тихо говорю? — Хельмер протянул руку и его маленькие кошмары сформировались в очертания рупора. — Могу сказать и погромче.

Хаджар отрицательно помотал головой.

— Просто мне казалось, что времени прошло не так…

— Ударение на слово казалось, — перебил демон. — И вообще, Хаджи. Выше нос. Ты приобрел что-то новое и я сейчас даже не про ключ и твое подражание еноту полоскуну. Кто вообще, в здравом уме, засовывает руку в горный поток!

Хаджар устало вздохнул, прекрасно понимая, что следующие несколько часов или даже дней ему придется провести, выслушивая поток речи Хельмера, который демон считал невероятно смешным, при этом не спрашивая мнения невольных слушателей.

— Ты теперь лучше понимаешь устройство Безымянного Мира! — неожиданно вздернул указательно палец-коготь демон. — А это, поверь мне Хаджи, многого стоит. И отсюда вытекает вопрос? Что бы ты делал, если бы…

Хаджар схватился за голову и свалился на колени, распахнув рот в беззвучном крике внезапно сдавившей его разум агонии.

* * *

Он провел пальцами по шелковым волокнам северного ветра, принесшего с собой запах холодного моря, борющегося с наступающими заморозками, не желая поддаваться власти льда.

Прибой шумел, омывая галечный пляж и волны то и дело разбивали корки пока еще тонкой наледи, выгоняя их на берег.

Бессмысленная с его точки зрения борьба. Море ведь знало, что проиграет эту схватку и, вплоть до весны, окажется во власти ледяных объятий. А лед знал, что выиграет и что сопротивления темных вод бесполезно.

И все же — они боролись. Хотя лед мог просто немного подождать и получить свое, а вода смириться с тем, что ей придется терпеть чужую власть вплоть до оттепели.

Наверное в этом можно было найти какую-то метафору. Но он не хотел.

Просто сидел в своем кресле-каталке, в нескольких куртках и штанах, укрытый пледом и завернутый в шарф. Не то, чтобы он мог ощутить мороз где-то, кроме правой руки, но в этом и проблема. Он бы и сам не знал, как отморозил бы себе все, что только можно.

Поэтому, стоило только ударить холодам, врачи и не отпускали его из госпиталя. А учитывая, что зима здесь длилась почти пять месяцев, а осень еще четыре, то…

Кстати.

Он повернулся и посмотрел на то, как в море впадает черная река, бьющаяся о гранитные мостовые, тянущиеся на восток. Блестящие от инея крыши домов ловили последние лучи пока еще не очень холодного солнца, а узоры на утренних окнах выглядели вязью немного уставшей, вечно недовольно, но теплой и уютной бабушки.

Но это лишь его воображение.

У него ведь никогда не было бабушки.

Как и матери.

Как и отца.

Как и…

Дурацкие мысли.

— « Ну здравствуй, Город», — мысленно произнес он.

И в городских отзвуках, среди клаксонов, гомона толпы, кряхтения пузатых автобусов и сварливых трамваев, он различил простое, но такое приятное:

— « Ну здравствуй».

И на этом их диалог заканчивался. Но, конечно, лишь тот, что можно было вести словами, другой же… он не заканчивался никогда.

— Сфотографируешь меня?

Она протянула ему свой старенький палароид, делавший черно-белые снимки даже не дожидаясь, пока пальцы в обрезанных перчатках простучат согласие на клавиатуре ноутбука.

Он взял аппарат в руки.

Она отошла в сторону.

Её ботинки лежали около колеса его каталки и она, босая, шлепала пальцами по холодной гальке и пинала морской прибоя, кажется нисколько не заботясь о холоде и здоровье.

— Щекотно! — смеялась она, ловя ногами острые брызги белых барашков.

Ветер развевал её простое, потертое пальто, под которым, кроме свитера и брюк, она больше ничего не носила.

Елена почти никогда не мерзла, и он подозревал, что это как-то связано с той светлой, яркой улыбкой, которой она, кажется, согревала все вокруг себя. На ней он и попытался сосредоточиться, когда делал снимок.

Налетел ветер, растрепав её черные волосы. Она сощурилась, прикрывая глаза, но от этого, кажется, улыбка, стала только ярче. Жаль, только, что