голубь! Курортный люд с интересом поглядывал на нас, влюблённых и счастливых! Луиза удивила меня своей страстностью и заботливостью. Привезённые пироги, бекон и вино из нашего подвала просто восхитительны! Как и подобает жене, она немного пожурила меня за длинные волосы и повела стричься к парикмахеру-австрийцу. Мартин передал мне рисунки, на которых изображены немецкие танки и самолёты, уничтожающие русских солдат. Милый мальчик желает скорейшей победы, чтобы я вернулся домой... Поздно вечером я на такси отвёз Луизу в Мюнхен, помог сесть на поезд. После расставания — подъём душевных сил и естественная, лёгкая грусть. Впрочем, ощущение полноты счастья ещё потому, что совсем близко, в Бергхофе, восстанавливает силы фюрер!

26 ноября. Ставка «Вольфшанце». Растенбург.

Катастрофа на Волге! Все мы поглощены поиском выхода, оптимальных мер для исправления возникшей ситуации.

Что же случилось? Почему стало возможным окружение наших 22 дивизий и разгром 3-й румынской армии? Во-первых, плохая работа нашей разведки. Мы не имели достоверных сведений о резервах Сталина. К тому же Цейтцлер и Кейтель несерьёзно отнеслись к предостережениям фюрера! Во-вторых, внезапность и мощность контрудара русских. В-третьих, низкая боеспособность румынских войск. И наконец, психологическое состояние наших солдат, измотанных боями.

Всё началось 19 ноября, когда Цейтцлер сообщил из Ставки в малую рейхсканцелярию об успешных атаках противника позиций 3-й армии румын. Потом стало доподлинно известно, что их корпус смят у станицы Распопинской. В горный дворец фюрер вызвал Кейтеля, Йодля. Борман также был там. Из Зальцбурга, где стоял поезд полевого штаба «Атлас», прибыли генералы и офицеры. Я присутствовал на совещаниях у фюрера в последующие два дня. Уже 20 ноября ни у кого не осталось сомнений в том, что нужно предпринять энергичные меры.

Было решено создать ударную группу из войск 11-й армии, а её штабу во главе с фельдмаршалом Манштейном поручить создание новой группы армий «Юг» из всех наших сил, находящихся в угрожаемой зоне. 21 ноября вечером из Ставки передали сводку, что русский прорыв фронта 3-й румынской армии значительно углубился... Южнее Сталинграда, в Калмыцких степях русские также начали наступление против восточного фланга 4-й танковой армии и 4-й румынской армии. Кризис назревал. Единственно верным решением, на мой взгляд, было предложение генерала Йодля. Мой шеф предложил отвести войска из Сталинграда, поскольку оттуда опасность атаки исключена, и укрепить южный фланг 6-й армии, в противном случае окружение наших войск неприятелем у Сталинграда явится вопросом нескольких часов. Фюрер во второй раз не прислушался к начальнику штаба оперативного руководства! Накануне Йодль предлагал решение всех вопросов предоставить Вейхсу, командующему группой армий «Б», которые расположены в непосредственной близости к оперативной территории. Гитлер лишь с непоколебимой твёрдостью повторил: «Как бы там ни было, а Сталинград нужно в любых обстоятельствах удержать». Предсказание Йодля свершилось на следующий вечер. Оба ударных клина русских соединились у Калача, вследствие чего 6-я армия была окружена. Гитлер отклонил просьбу Паулюса о прорыве на юго-восток и приказал закрепиться между Волгой и Доном.

С момента получения роковой сводки из Ставки, в течение трёх суток, пока основной штат Верховного командования самолётами и курьерскими поездами добирался до Растенбурга, вермахт практически оставался неуправляемым... Дорого обошёлся нам отдых в Альпах!»

14

Преждевременно, пронизанная холодными ветрами и оплаканная ливнями, догорала над великой казачьей равниной раненая осень. Как неприкаянные, бесконечно кочевали хмурые тучи, изредка открывая поблекшую просинь; немощное ноябрьское солнце безрадостно, лишь час-другой оглядывало пустынный простор степей. Сиротеющие хаты и курени, которые в опустевших, лишённых зелени и цветов дворах точно бы отодвинулись друг от друга. Затянувшаяся непогода донимала и без того растревоженные, болящие души станичников и хуторян.

Со второй половины ноября задул бахмач[33]. Над грязными дорогами зароились первые редкие снежинки. Ударил морозец. Берега Несветая остеклили тонкие, хрупкие окраинцы. А дикий хмель, плетущийся по лознякам, мгновенно и сказочно преобразился! Красные, жёлтые, лиловые, коричневые, голубоватые, тёмно-зелёные листы, денёк покрасовавшись, радугой упали на посеребрённую траву низины. Сонно, устало потемнела вода...

Власть, дарованная немцами атаману Шаганову, оказалась призрачной. Уже без его согласия, а действуя лишь по приказам фельдкоменданта и бургомистра, особые продовольственные взводы выгребали из ключевских амбаров зерно, подсолнечные семечки. Полностью был опустошён колхозный склад, с которого увезли муку и весь запас зимних яблок. Для нужд германской армии угнали трёх лучших лошадей.

Всё чаще наведывался в хутор и Мисютин со своими молодцами. С превеликим трудом Степану Тихоновичу удалось-таки уберечь Веру Наумцеву от ареста. Зато Прокопия Колядова, в кругу казаков матюкнувшего Гитлера, полицаи забрали и привлекли в Пронской к принудительным работам. Невесть от кого проведал обер-полицейский о большевистских листовках. И снова закрутилась карусель с допросами и обысками!

В следующий раз полицаи прибыли с приказом Штайгера, дублирующим распоряжение коменданта Новочеркасска капитана Эллинга. Назначенный старшим в отряде коротконогий калмык для порядку сунул бумажку старосте. «Гражданскому населению предлагается в течение 48 часов сдать в волостную комендатуру все предметы военного обмундирования: мундиры, сапоги и шинели. Сокрытие обмундирования наказывается расстрелом».

— Мы уже собирали тёплую одежду год назад, — возразил Степан Тихонович. — Только для красноармейцев. Обмундирования и подавно нет ни у кого.

— Болтай долго! Твоя подводы давай. Возить будем!

За два часа подворного обхода ключевцев подраздели основательно. Тёплые вещи, вопреки возражениям хуторян, конфисковывали. Не обошлось без стычек. Ктитор Скиданов палкой перекрестил злого, как хорёк, юнца, снявшего с вешалки его телогрейку. Мародёр сгоряча передёрнул затвор карабина. Дюжий старик собственноручно разоружил грабителя и приконвоировал в хуторскую управу, требуя наказать. Разобравшись, в чём дело, командир только моргнул своим подручным. Церковного старосту скрутили и для потехи срезали писарскими ножницами бороду. Воспрепятствовать надругательству Степан Тихонович не мог, поскольку метался по хутору, придерживая разохотившихся в поборах полицаев.

Не только усердие в службе, но и любовная связь, на горе хуторянам, манила Мисютина в Ключевской. Кострюкова Анька ничуть не скрывала этого. Наоборот, расцвела и хвасталась обновками. Приглашала молодиц послушать патефон, подаренный щедрым дружком, попить цветочного чаю.

Резкий перелом произошёл в настроении хуторян, сверявших то, что обещала новая власть, с тем, что происходило на самом деле. День ото дня мрачнел и Степан Тихонович. С очередного совещания в управлении он вернулся понурый и нездоровый. Придерживаясь рукой за грудь, прилёг в горнице на топчан.

— Что-то сердечко расскакалось, — попробовал пошутить слабым голосом.

— Расстроился, что ли? — догадалась Полина Васильевна и отложила недовязанный носок. — Не жалеешь ты себя...

— Немцы начинают мобилизацию, — неотрывно глядя на жену, сказал он торопливым шёпотом. — Всех казаков с восемнадцати