У вешалки его попыталась остановить мать. Через силу улыбаясь, Яков надел свою поношенную телогрейку, напялил лисий малахай. Попросил Лидию, сгребавшую ладонью с пола соль на тарелочку, выйти на крыльцо. Полина Васильевна расторопно сунула снохе платок и сдёрнула с крюка полушубок, подавая, шепнула:

— Побудь с ним. Нехай охолонет. Рази ж можно на отца родного сердце держать?

Лидия вернулась не скоро. Впотьмах вошла в горницу и затворила дверь на крючок. Свекровь тут же вскинулась с кровати и зашлёпала босыми ногами по половицам, обеспокоилась:

— А где же Яша?

Лидия распустила узел платка и, как будто не веря самой себе, выдохнула:

— Ушёл он, мама... Насовсем.

Туговатый на ухо Тихон Маркяныч на сей раз расслышал шёпот и отозвался из своей комнатёнки:

— Не гомозитесь! Подуркует трошки и возвернётся.

А наутро новая напасть пометила шагановский курень. Внезапно занедужил Тихон Маркяныч. Ни одеяла, ни наброшенный поверху тулуп не уняли озноба; трясло бедного старика так, что клацали зубы. Он стоически переносил хворь, покорно пил горячий травяной отвар, но час от часу лицо его становилось всё печальней. За день жар несколько спал. И когда Полина Васильевна принесла чистую исподницу и кальсоны, чтобы свёкор сменил мокрое от пота бельё, тот поднялся с большим трудом, разгладил бороду и сокрушённо сказал:

— Значится, за грехи наказал Господь... Вот она какая, жисть! Тольки надёжа проблеснёт, тольки возрадуешься — раз тобе под дых! И лети с копытков... Не свижусь я боле со своим ненаглядным сыночком...

В этот день трижды гасла лампада. Зная, что недобрая примета к покойнику, Полина Васильевна то и дело наведывалась к больному, всячески отвлекала его и подбадривала, хотя и у самой на душе было горестно и мятежно. Лидия хлопотала во дворе, старалась забыться в работе. Но разве скроешь душевную муку? Опухшие, покрасневшие глаза сказали всё без слов...

Ночью, предшествующей отъезду Степана Тихоновича, спали Шагановы неспокойно. Старик без умолку кашлял. Сноха и сын, тревожась, несколько раз просыпались. Сердито гудела затухающая печь, над крышей подвывал ветер, непонятный шум не смолкал на потолке. И невдомёк им было, что это Дончур мечется в неистовом волнении, тщится предупредить о грозящем горе, старается привлечь внимание своих домочадцев и — в бессилии стенает...

Ночная метелица несказанно убрала двор! Над краями жестяной крыши насунула изломистые снежные козырьки, намела вдоль забора волнистые сугробы, опушила ветки густым мехом. В разреженном воздухе витал тонкий, призрачный запах арбузного сока. У крыльца жемчужной гроздью блестела крупная сосулька. Но капель — предвестница оттепели — уже вкрадчиво постукивала по ставням.

Дед Дроздик, которого староста решил взять вместо отца, приехал чуть свет. Путаясь в полах длинного тулупа, помог Степану Тихоновичу уложить оклунки и жбанчик с мёдом. И, взворошив сено, уселся ожидаючи в передке саней. Полина Васильевна, щуря хмуроватые глаза, вышла проводить мужа. Он был на редкость собран и спокоен. Напоследок похлопав по карманам тулупа и запустив руку во внутренний карман пиджака, Степан Тихонович бормотнул:

— Кажется, ничего не забыл... — и решительно повернулся к супружнице. — Ну, счастливо оставаться. В случае чего сходи к Мигушихе. Не тяни!

— Ну, пеняйте с Богом! — перекрестила мужа Полина Васильевна. — Ох и погодка шаткая, крутучая... В ночь обратно не вырывайтесь!

— Не переживай. Мы же не одни едем. Из Пронской тронемся санным поездом.

— Про соль и спички не забудь...

Степан Тихонович кивнул и размашисто направился к воротам. И только теперь, к неприятному удивлению, обнаружил, что в сани привычно заложена его рабочая кляча, а не молодая буланая лошадка.

Напротив проулка староста строго приказал:

— Сворачивай к конюшне! На этой одрине мы вовсе не доедем! Говорил же, чтобы запряг Буланку! Почему своевольничаешь?

— Дак её твой Яшка с жеребцом соловым в Пронскую погнал, — обернулся кучер, растерянно моргая подслеповатыми глазами. — Ишо ночью, перед тем как сменщику прийтить, явился сын и от твоего имени так распорядился... Аль самовольно?

Степан Тихонович, сидевший сзади, откашлялся, помедлив, сказал первое, что пришло на ум:

— Запамятовал... Верно. Бургомистр велел для призывников отрядить...

— Не жизня пошла, а сплошная колгота, — сочувственно произнёс конюх и шмурыгнул носом. — Больно ты постарел, Степушка, за энти месяцы. Утрецом не помнишь, что вечером гутарил... Доедем! Я вон в мешке овсишка прихватил.

— Ну тогда, Митрич, не жалей кнута!

Однако, как ни усердствовал возница, взмыленная коняга еле-еле дотелепала до волостного управления. Наудачу дарьевский атаман ехал один. Дед Дроздик помог перегрузить пожитки старосты в ладные сани-разлетайки и тут же распрощался.

Делегаты из Пронской двинулись в дальнюю дорогу под охраной конной полиции. Поначалу по заледенелой степи кони бежали ходко, а после полудня наст оттаял и стал грузок, полозья чиркали по земле. Пользуясь подходящим моментом, кто-то на передних санях заиграл на гармошке. Но песню не подхватили. Не то было настроение...

Ближе к Ворошиловску степь накрыл туман. Изморозь обметала гривы и одежду путников. Снежный покров оказался совсем тонким. И Степан Тихонович, принявший от Белецкого вожжи, озабоченно размышлял: как им возвращаться домой, если большак раскиснет?

В город добрались поздним вечером. У двухэтажной гостиницы, означенной местом сбора и регистрации, уже стояло множество саней и подвод, выпряженные лошади жадно хватали нахолонувшее сено. Мелентьев выяснил у начальника охраны, где можно разместиться, и дал команду следовать в соседний переулок. Пока распрягались, прибыл обоз кубанцев. Во избежание недоразумений Мелентьев распорядился, чтобы и старосты по очереди дежурили с полицейскими у саней.

Орда в гостинице собрал: :ь лихая. Только на этаже, где пронцам отвели номер, наяриг. ли три гармони. Громкие разговоры, хохот и хождения по гул..ому, наслеженному коридору не прекращались ни на минуту. В комнате, куда Степан Тихонович вошёл с земляками, стояло всего три кровати.

— Во, в аккурат для гармонистов! — пошутил Григорий Белецкий.

—Нищаво! И на полу перекукуем, — бросил атаман из Пронской, Ларион Матвеев. — Шапки долой! Зараз пить будем...

Нехитрая шутка в самом деле развеселила. Щелястые полы всплошную застелили тулупами, фуфайками, полстями. На куске брезента выстроились бутылки с вином и самогоном. Нехитрой закуси набралось не на дюжину человек, а на эскадрон. В ожидании бургомистра, отлучившегося в оргкомитет съезда, накурили так, что померкла лампочка под потолком. Стали одолевать усталость и скука. Всё тот же Ларион вдруг издал непристойный звук и быстро нашёлся:

— О, душа крикнула... Пора нащинать!