— Издеваетесь? Я бы подумал, если бы вы предложили столько же миллионов. Уверен, с пятьюдесятью тысячами вы расстанетесь без душевного трепета.

— Эко вы загнули, пятьдесят миллионов… — с намеком протянул он.

— У вас есть выбор: платить пятьдесят миллионов сейчас или принести то, что вы обещали, через неделю. Я о вас ничего не знаю, даже телефонного номера. Остановить от обмана вас могут только деньги.

Он постучал пальцами по столу, как будто на что-то решаясь, затем сказал:

— Я должен посоветоваться.

— Советуйтесь — согласился я и сел за стол. — Только недолго.

Он выскочил из-за стола как будто у него под задницей вспыхнул вулкан и помчался на улицу. Не доверяет своей способности ставить защиту от прослушивания. И правильно не доверяет, но мне расстояние не преграда.

Я отправил заклинание, аккуратно пролезшее под купол от прослушивания, который Кочергин выставил сразу же, как вышел.

— Егор, у нас проблема. Пацан вконец оборзел.

— Что на этот раз? — раздался еле слышный, но хорошо узнаваемый голос Глазьева.

Я немного подкорректировал заклинание, чтобы слышать его не напрягаясь. Проверил, что запись разговора не прервалась и идет полным ходом. И сам переслушаю, и Ефремову будет что дать.

— Он засек, что я фальшивку притаранил, и собрался уходить вместе с журналами.

— А я тебя предупреждал…

— Предупреждал он. Я очень хорошо умею принудительно старить документы, но этот тип откуда-то узнал заклинание по восстановлению образа. Короче, он собрался уходить вместе с журналами. Я их уже в руках подержал. Егор, это бомба.

— Неужели?

— Точняк. Даже если не подставлять Елисеева и все оставить себе, мы все равно будем в выигрыше.

Мы с Глазьевым скептически хмыкнули одновременно.

— Ты просто не видел. Там куча записей, схемы, — возбужденно зачастил Кочергин. — Все расписано от и до. Ты же помнишь, Вишневский тот еще аккуратист был. И все это Елисеев выдернул у меня из рук, сгреб в пакет и собрался уходить. У меня чуть сердце не разорвалось, веришь? Я сказал, что перепутал и нужная методика осталась у меня дома, но мне срочно нужно уезжать, поэтому прямо сейчас принести не могу, только через неделю, и предложил залог. Он согласен только на пятьдесят миллионов. Если сейчас переведут, он мне отдает.

— Еще пятьдесят миллионов? Ты с дуба рухнул? — прорычал Глазьев. — Жопа у него не треснет от наших денег?!

Я бы мог его успокоить, что ни у меня, ни у Серого ничего от его денег не трескается, но я сейчас был всего лишь слушателем, права голоса мне никто не давал.

— Егор, мы уже столько вложили…

— Столько вложили, столько вложили! — прорычал Глазьев передразнивая шурина. — Дешевле было бы его сразу на ноль помножить, как у него терки с Романом начались. Нет человека — нет проблемы. Принять, что ли, предложение Лазаревой?

Тут я немного напрягся: кто-то из Лазаревых, скорее всего Валерия, ищет сообщников по мою душу, а я ни сном ни духом. И Постников тоже, кстати. Можно, конечно, сделать скидку на то, что пока всего лишь собирается команда, а дойдет ли дело до покушения, вообще неизвестно.

— Ты же ей не отказал, ответил, что подумаешь, — напомнил Кочергин. — Вот деньги вернем — и можешь соглашаться.

— Пока я их только трачу, — с нажимом намекнул Глазьев.

— Не тратишь, а инвестируешь. Последний взнос остался. Егор, оно реально того стоит.

Глазьев вздохнул. Громко и тяжело. И я его понимал: сначала разорял сын, теперь к нему присоединился шурин. Если еще кто-то решил облагодетельствовать меня халявными деньгами, от богатств Глазьевых может ничего не остаться.

— Последний, говоришь?

— Реально последний. Мы договорились: переводим деньги — он отдает журналы.

— Не нравится мне это. Может у меня паранойя, но подстава чудится.

— Была бы подстава, он бы проверять свое не стал или проверил бы и ничего не сказал. Егор, реально информация стоит своих денег. Даже если мы решим ничего не сдавать Императорской гвардии, к чему я склоняюсь, то…

— То есть ты хочешь подарить этому сопляку двести миллионов моих денег?! — прорычал Глазьев.

— Продумать надо, что выгоднее, — не стушевался Кочергин. — Если сдадим, всегда на нас будет висеть подозрение, все ли сдали и не сделали ли копию. А кусок конкретно жирный. Короче, посмотришь журналы и решишь сам. Но сегодня. Чтобы, если решишь вернуть, успели довести до Ефремова и сдать под расписку.

— Думаешь, оно стоит двухсот миллионов? — приостыл Глазьев.

— Думаю, стоит.

Я прям умилился, как высоко оценили труды нашей команды. Появилось желание устроить распродажу бумаг Вишневских. Самое выгодное производство оказалось. Но выгорит только в случае, если Ефремов возьмет Глазьевых тихо, не афишируя, за что. Иначе желающих купить у меня что-то из документов покойного клана больше не будет.

— Ладно, Олег. Распоряжусь, чтобы перевели. Но ты головой отвечаешь за эти деньги, понял?

Я отправил Серому сообщение: «Жди перевода еще 50 лямов. Отзвонись, как придут», подозвал официанта и заказал чашку кофе — не сидеть же просто так в ожидании, когда Глазьевы через кучу посредников перебросят мне деньги?

Глава 25

Возвращаться в поместье смысла не было: Ефремов сказал, что заедет в «Липовый цвет», после чего мы все вместе отправимся к Глазьевым, поэтому мы с Постниковым засели за столиком, зарезервированным еще «Иваном Ивановичем», который радостно потащил главе клана в клювике не совсем честно купленное, и сделали заказ. Ни Постников, ни я не ожидали никаких неожиданностей, сидели почти молча, изредка перебрасываясь нейтральными репликами. Были пара серьезных вопросов, которые следовало обсудить, но не в таком месте и не тогда, когда в любой момент могут дернуть и придется прерываться на полуслове. Зато в кои-то веки можно было спокойно посидеть никуда не торопясь, и уже это было прекрасно.

Но расслабились мы рано, потому что Иван Иванович появился куда раньше Ефремова и выглядел как жертва стихийного бедствия: волосы дыбом, глаза горят, а физиономия и одежда слишком грязные для того, кто спокойно вышел из ресторана и сел в собственную машину, как утверждал Постников.

— Вы! — заорал он, подбежав к нашему столику и тряся над ним кулаками. — Вы!

Я посмотрел на Постникова, он ответил столь же недоумевающим взглядом. Не могли Глазьевы выяснить за столь короткое время, что им всучили подделку, значит, возмущение было связано с чем-то другим. Но Кочергин словно потерял дар речи и единственное, на что сейчас оказался способен, — трясти кулаками.

— Что у вас случилось? — спросил я, сообразив, что если его не подтолкнуть, он так и будет разбрасываться одними местоимениями и портить нам аппетит, которого и без