— О, кого я вижу! Знаток искусств, любитель живописи! — просторная зала особняка с высокими потолками огласилась безобразным хохотом.

— Стрекоза?! Вот так встреча. Ты по делам здесь или просто зашел? — попытался съязвить я, но такого дуболома тактичными шутками не проймешь.

— К телочке пришел, — довольно заулыбался мой друг.

— Это к которой? Что на входе сидит? — улыбнулся я в ответ.

— На каком еще входе? — сразу ополчился на меня Стрекоза. — Че ты гонишь? Она здесь в архиве работает, в подвале. Мы с ней в фитнес-центре пересеклись. Батя у нее профессор. Страстная девка, позволяет мне многое…

— Вот и женись, я ж тебе говорил уже!

— Пфф, — по-лошадиному фыркнув, отмахнулся Стрекоза, — Еще я женатиков не слушал. А ты чего тут разглядываешь? Фуфло какое-то. Что это за придурки в лохмотьях?

— Почему сразу придурки, а? — я показал собеседнику свой смартфон. — Почитал тут про них. Крутые ребята были. Рубаки, будь здоров! Первые солдаты удачи, по сути. У них, сражавшиеся в первых рядах, получали двойное жалование. Как их там кличут? Доппель. золь. днеры. Во, как! Вообще деньги распределялись исключительно по степени заслуг. А за бегство с поля боя — смерть!

— И чего ты возбудился? Что хорошего? Небось, живодеры какие-нибудь, насильники.

— Да, тогда все такими были. Но эти интересные. У них все необычное, с выдумкой. Даже оружие! Один меч звали Цвайхендером, другой Фламбергом, а самый короткий — кошкодер. Прикинь?

— Ааа, муйня это все. Туда брось снаряд в толпу этих макак и все! Побегут и обосрутся все. Или вон очередь дай. Небось, на землю попрыгают — молиться!

— Вот ты упертый, Стрекоза. Ты представь, как это было! Строй на строй. На пики с кинжалами. Я тебе сверху шар с гвоздями по башке. Или двуручным мечом по щиколоткам снизу и ты, как мешок на пол валишься. Да ты на картину глянь! Мы сейчас зачастую и противника не видим вблизи, в бинокль только. А здесь глаза в глаза. Режут друг дружку. Уничтожают. Неужели, не впечатляет тебя?

— Не. Абсолютно. Вот мы, помню, в составе…

— Да, подожди ты, — я резко перебил его. — У тебя что, совсем воображения нет? Вот шагают пехотинцы строем и у каждого отряда своя песня. Трубачи, барабанщики идут вместе с ними. Красиво же. А после боя сидят они вокруг походных костров и на лютнях музыку сочиняют, стихи слагают о своих ратных подвигах. Одни названия песен чего стоят! «Жизнь — игра в кости», «Когда ландскнехты пьют», «Коли только в горло и яйца!». «Хейа-хох! Коли! Встреча наша на плахе! Разбитые ползем домой! Но наши внуки сработают лучше! Хейа-хох!». Класс!

— Вот и ты, братан, лютню возьми и сочини что-нибудь про Ботлих или про садыков твоих любимых! — Стрекоза взял у меня смартфон и стал своим циклопическим перстом листать статью.

— Да в том то и дело. Они всю жизнь в походе, до смерти. У них тем для песен поболе нашего. Хотя мы с ними похожи в чем-то. Бойцы и сейчас на камуфляже амулеты носят. Бороды растят. Тату колят. Неужели, ты сходства не видишь?

— Ну, уж нет, это не по мне, сатанизм весь этот, язычники-хуичники…

— Бля, опять ты за свое. Я же о другом тебе тут толкую.

— Ты лучше скажи, заскучал по работе? — хитро прищурился Стрекоза.

— Да. Есть немного. — ответил я.

— Тогда рванем вместе? А то ты совсем здесь одичаешь. На лютнях играть станешь, в обноски нарядишься. Решено. В деле! Не за монеты, как твои «ладцкеты», а за опыт и удаль! А то я тоже подзаржавел. Надо пыль стряхнуть.

Мы направились к выходу под подозрительным взглядом жрицы Искусств. Проходя мимо ее вахты, Стрекоза дурным голосом вдруг заорал: «А вот это и, правда, кайф. Гляди, написано, что они за собой бордель возили. Ха! Вот это по мне!!!»

Вышли на улицу. Южный апрель дышал теплом. Я внимательно разглядывал Стрекозу. Мускулистый гигант стоял, упершись жилистыми татуированными руками в сухие, словно у борзой, бока, подставив свой богатырский лик ласковому весеннему солнцу. На губах играла самодовольная улыбка. Он упоённо ловил на себе заинтересованные взгляды молоденьких студенток, стайками пробегавших мимо. Чувствовалось, он свое возьмет. И некогда ему задумываться, что там, да как!

«Эх ты, дурья башка, — хотелось мне ему высказать. — Ты подумай только, какое презрение к боли и смерти нужно испытывать, чтобы после шестичасового сабельного боя, вспоров немало животов, извалявшись в кровавой жиже, спокойно подсаживаться к костру, пожирать жареное мясо и на лютнях слагать оды своим кровавым подвигам! Горланить гимны командирам и заливаться кислым разбавленным вином!

Сколько парней сейчас ловят ПТСР, даже не сойдясь с противником лицом к лицу. Просто паля куда-то в кусты… Их настигает этот злоебучий синдром только от вида хуярющих залпами «Градов», от вида разорванных минами тел товарищей. А тогда — вся жизнь в крови и говне и хоть бы что… Почему, блядь, у них не было этого сраного синдрома? Вот, что я хочу узнать! Кто мне ответит?»

Но я не стал ему всего этого говорить. Зачем? Я только спросил: «Так что, едем, если позовут?»

— Базару ноль, братик! Куда ты, туда и я! — с готовностью отозвался Стрекоза и стиснул меня в своих железных объятиях.

На том и порешили! А думы о славных ландскнехтах оставим на лучшие времена…

СТРЕКОЗА ПРОЩАЙ!

В новостях снова проходили сводки из Донбасса. Передавали об участившихся артиллерийских дуэлях, о минометных обстрелах. Вроде, пару лет уже не было никакой активности, а тут снова накал страстей, да еще с потерями с обеих сторон. Нехорошее предчувствие. Кто-то жаждет реванша, судя по всему. Украинские военные совершили большой рывок за последнее время.

Мне позвонил мой друг Макс и сообщил, что дело плохо, на Донбассе слишком нездоровое оживление. Донецк несколько раз подвергся серьезным обстрелам, также были нанесены удары по Горловке и пригороду Луганска. Как бы не заполыхало по-серьезному. Спросил, поеду ли я, если что. Я сказал, что обязательно поеду.

Я быстро начал собирать вещи. Хорошо, что удалось спрятать от жены баулы с предыдущей прожарки. Она каждый раз порывалась их выкинуть, но успокаивалась после моих уверений, что командировок больше не предвидится.

Сложил в рюкзак обувь, пару комплектов брюк, нижнее белье.

— Не забудь бронежилет и шлем, — послышался голос Стрекозы. С утра он заявился ко мне смурной и подавленный. Не похоже что-то на него.

— Там намутим! — отвечаю ему. Тот шлем, что у меня — память о службе. Не соответствует современным реалиям.