И хотя данные, полученные в ходе нескольких эпидемиологических исследований, в разных странах существенно различаются, основное предположение в рамках клинических исследований по-прежнему заключается в том, что число людей, страдающих от сложной формы тревожности, – это некая обусловленная генетикой постоянная. Время от времени исследователи сообщают, что обнаружили комбинацию генов, которые говорят о предрасположенности к тому или иному типу тревожности, но эти исследования не объясняют ни разницы в данных, полученных в разных местах земного шара, ни почему определенное расстройство развивается не только у обладателей «тревожных» генов[406].

Одной из наиболее настойчивых попыток внедрить идею о генетической постоянной являются исторические сочинения, которые иногда упоминаются в учебниках по психологии и в которых ОКР описывается как болезнь, которая косит людей с незапамятных времен.

Как пишет Дэвис,

В таких книгах бегло упоминаются персы десятого столетия, Парацельс, врачи Средневековья и Возрождения, леди Макбет и Сэмюэл Джонсон, заботы католической церкви о религиозной нравственности паствы и другие случайные примеры. Основываясь на самых слабых доказательствах, они утверждают, что ОКР существовало всегда и во всех культурах. Этот ограниченный набор доказательств кочует из предисловия в предисловие каждой вновь изданной книги, от пособий по самопомощи до медицинской литературы. Но реальные исторические свидетельства существования ОКР как клинического заболевания весьма скудны и не удовлетворили бы экзаменационным требованиям начального курса истории[407].

Исследователи в области клинической психологии тоже задались вопросом, «во всех ли культурах ОКР является значимой и допустимой клинической категорией», и этот вопрос имеет отношение не только к нашему социологическому пониманию тревоги[408].

Если мы считаем, что проблема кроется в мозге, то мозг и надо лечить. Операции на головном мозге в случае «тяжелого» обсессивно-компульсивного расстройства проводятся уже давно. Выдающийся вклад в исследования этой области внесла Швеция, где подобные операции проводились с 1950-х годов.

Швеция первой начала проводить операции под названием «капсулотомия». Сходство со словом «лоботомия» не случайно. Капсулотомия заключается в рассечении внутренней капсулы – пластины белого вещества, содержащего участки нейронов. Медики охотно подчеркивают эффективность метода. Так, несколько лет назад Каролинский институт разослал пресс-релиз с заголовком: «После операции на головном мозге половина пациентов избавилась от обсессивно-компульсивного расстройства». Однако в статье, на которую ссылается пресс-релиз, приводятся другие результаты. Из 25 пациентов, перенесших операцию в период между 1988 и 2000 годами, у 12 наблюдалось ослабление ОКР минимум на 35 процентов, но это далеко не избавление. Несколько пациентов после операции пытались покончить с собой, и одному из них это удалось. Другими «побочными эффектами» были резкое увеличение веса, подтекание мочи, апатия и проблемы с памятью[409].

С 2007 года капсулотомия в Швеции не проводится. Зато теперь многие возлагают надежды на «глубокую стимуляцию мозга», при которой в мозг вводятся электроды, через которые подаются электрические импульсы. Несмотря на эти изуверские операции, многие сегодня открыто говорят, что не знают точно, по какой причине возникает ОКР. Одного шведского нейрохирурга во время интервью спросили, с чем, по его мнению, связано обсессивно-компульсивное расстройство. Вот что он отвечает:

«Я не знаю, с чем оно связано, но хорошо представляю себе, какие части мозга задействованы, где проходят сигналы, порождающие навязчивые мысли, и как их можно подавить»[410].

Все эти эксперименты далеки от деятельности психотерапевтов, к которой невозможно испытывать ничего, кроме самого глубокого уважения. Самое поразительное в обсессивно-компульсивном расстройстве – это методы лечения, направленные на то, чтобы развернуть пациентов лицом к их страхам. Два примера:

Женщина, которая боялась столкнуть кого-нибудь на рельсы и поэтому перестала ездить на метро, мало-помалу училась жить, сознавая свой страх; сначала просто спуститься в метро, потом постоять там какое-то время, посмотреть на своих потенциальных жертв. В качестве последнего задания терапевт попросил ее подойти ближе к краю платформы, а сам встал на краю. Когда поезд приближался к платформе, женщина стояла практически за спиной у терапевта, и при желании ей не составило бы никакого труда столкнуть его под поезд[411].

Другой человек боялся зарезать первого встречного, если тот вдруг окажется в пределах досягаемости.

Терапевт попросил его взять хорошо наточенный тесак и приложить к его, терапевта, шее; таково было заключительное упражнение, в ходе которого мужчина встретился со своим страхом[412].

Откуда терапевты знали, что пациенты их не убьют? Никто не гарантировал им безопасности. Но они предпочли подозрениям доверие, и доверие оказалось целительным.

Часть третья

Лечение. Наше время

Как успокоить тревогу

– Я слишком много думаю, вот в чем беда. Думаю и все время пытаюсь найти объяснения, вместо того чтобы просто отключиться.

Такая проблема не только у Самиры. Но ее рассказ не о том, как победить мысли с помощью мыслей. Чтобы одержать победу над тревожностью, ей нужен действенный метод. Самира знает, что нужно перестать анализировать, нужно «отключить мозг». Она так уже делала, и не раз.

Самира сидит, скрестив ноги, и рассказывает о своем нервном срыве. Сейчас кажется, что все это было в другой жизни. Она хочет вернуться в Норрланд, в повседневность, о какой она мечтала, будучи ребенком. Самира вышла замуж и несколько лет работала врачом – ради этой работы ей пришлось многим пожертвовать. Они с мужем нашли каменный дом с высоким, в пять метров, потолком. Они жили там, Самира продолжала учиться. Потом уехали из города. Только она и он, в тишине и спокойствии.

Через три года они развелись.

В 35 лет Самира снова вернулась в Стокгольм. Вернулась словно в город-призрак: чужой и незнакомый. Самира нуждалась в лечении. Ее прежние друзья или переехали, или с головой ушли в семейные проблемы. Спокойная жизнь, на которую Самира надеялась в Норрланде, закончилась навсегда. У нее не осталось сил.

– У меня всю жизнь депрессия, – говорит она, – с самого детства.

Но на этот раз депрессия оказалась какой-то другой. Теперь Самире было недостаточно просто увеличить дозу антидепрессанта или провести несколько сеансов терапии.

– Я чувствовала, что должна что-то сделать. Иначе руки на себя наложу.

Один знакомый предложил ей средство. Рассказал, что выпил напиток, который изменил его жизнь. Напиток похож на чай, объяснил знакомый. Шаманский чай. Психоделический.

– Знакомый сказал: «Его пьют, чтобы увидеть своих демонов». Вот и прекрасно. Я как раз хотела посмотреть на своих демонов.

– Каких демонов? – спрашиваю я.

Самира задумывается.

– Я помню, что уже во время войны мне приходилось тяжело. Даже не потому, что есть было нечего. Отец избивал