Слова полкового марша появились не так давно, больше века музыка таковых не имела. И как же приятно их было слышать сейчас! Аракчеев донес до офицеров обстановку, дал необходимые указания и удалился во дворец. Но вернулся он весьма скоро, успокоив меня вестями о благополучии Императора и его готовности к решительным действиям. От измайловцев вестей пока не было, но им и идти от Обуховского проспекта еще дальше.

— Не хочется кровь русского солдата проливать, — проворчал граф. — Несколько смутьянов всего, а беды большие принесут. И ведь совесть их мучить не будет, пекутся они о благе народном, а простой рекрут для них — мелочь, которую не жалко кинуть во имя высокой цели.

— Свои резоны у них, наверное, Алексей Андреевич, — осторожно ответила я.

— У всех свои резоны, — жестко ответил Аракчеев. — Вот только о последствиях никто не думает. Думаете, я не знаю, что обо мне люди мнят? Самодур, мздоимец, развратник, о себе лишь заботится! Я, Александра Платоновна, плохой человек. Не как этот, конечно, — и граф не отказал себе в удовольствии пнуть лежащего меж сидений Агафона. Которого, кстати, я использовала в качестве подушки для ног, утвердив на его спине сапожки. — Но чего не отнимут у меня, так то, что о благе Отчизны я забочусь поболее многих! Бог дал мне разум, и я обязан им пользоваться, а не костенеть в себялюбии. Ох, знали бы Вы, как мне нравится смотреть на марширующих солдатиков, чтобы все в париках, на каждом по четыре букли правильно завиты, носок при шаге оттянут, а спина прямая, аки ружье! Но время, графиня, диктует нам изменения, и не мне стоять на старых порядках, когда французский солдат стрельбу оттачивает, а русский — шагистику, потому и убедил я Павла сменить уставы. А сейчас все больше начинают рассыпной строй использовать, в котором фрунт совсем уж лишний, другие навыки нужны.

Алексей Андреевич вздохнул и замолк. Я тоже не отвечала, так как даже не знала, что тут сказать. Откровения этого могущественного сановника явились полной неожиданностью, но, наверное, каждому человеку необходимо когда-то выговориться. А кому мог бы довериться всесильный граф Аракчеев? Варваре Пукаловой? Даже не смешно.

После такой исповеди ее свидетели становятся или конфидентами, или мертвецами. Меня, наверное, можно было отнести к первым, смею надеяться, хотя и нет уверенности, что мне такое счастье так уж необходимо. Агафон несомненно попадал во вторую категорию, еще не зная об этом. Впрочем, моя зачерствевшая за сегодняшний вечер душа отнюдь не возражала против того, чтобы лично застрелить подонка. Возможно, о такой милости графа и попрошу. Но пока филер нам нужен живым.

— Мир, графиня, устроен очень сложно, и чем дальше, тем сложнее бытие становится. Новые возможности ведут к новым проблемам. Взять хотя бы вас — манихеев: не было печали, но появились вы и были привечены. Польза государству? Несомненная! Напасти? Куда ж без них. Поэтому вас надо было измерить, включить в табель и использовать с наилучшей пользой. Вот только рецепты вековой давности могут перестать действовать, а среди дворянства зреет недовольство вашим привилегированным положением, которое подзуживается некоторыми персонами в Синоде. Паровозы Ваши, графиня, с одной стороны, несомненно полезны, но ведь это и расходы, и грандиозные усилия по организации сего аттракциона! Или вот совсем опасная тема — самодержавие.

Ой, теперь мне захотелось выпрыгнуть из кареты, вручив Аракчееву нож, которым он может потом пустить Агафона на ремни, если так уж нужен сейчас слушатель. Но граф и не думал останавливаться, продолжив свою речь:

— Я ведь понимаю заговорщиков в какой-то мере, честно. Они хотят ограничить власть монарха, сделав его подчиненным закону, а не стоящим над ним. Правильное ли это желание?

— Пустое! Кто будет принимать решения о судьбе государства?!

— Парламент, — подкинул идею Алексей Андреевич.

— А кто будет нести ответственность? Да все эти парламентеры скорее друг друга перегрызут, чем признают свою вину! Вот французы — устроили кровавую свою революцию, чем это закончилось?

Народный бунт 1789 года в Париже начинался с красивых слов о свободе, равенстве и братстве, но вылился в ужасающие последствия. Тысячи людей лишились жизни, разорены оказались множество дворов, а революционная верхушка с неизмеримой яростью принялась пожирать сама себя.

— Вы же встречались с Маратом?

— Да.

Жан-Поль Марат из всех политиков бунтующей Франции оказался самым беспринципным и хватким, в чем ему очень помог талант освещенного. Такого велеречивого оратора не знал этот свет, за собой он мог увлечь не только восставших людей, но даже цыплята с фермы, гневно чирикая, пошли бы за этим французом в праведном гневе клевать его врагов. Мало кто знал, что теневой правитель королевства был смертельно болен, но рядом с ним по сей день стоит верный соратник Франсуа Шабо. Ирония судьбы такова, что человек, отдавший свой голос за казнь Людовика XVI, своим талантом поддержал страдающего чахоткой сына несчастного короля и фактического регента. И теперь на троне сидит, но не правит уже семнадцатый имени Людовик, а реальную власть к своим рукам подгреб бывший врач и неистовый писака Марат.

Вот только болезни истинного и «витринного» правителей Франции никуда не делись, только замерли, сдерживаемые светом Шабо, в ожидании, когда им позволено будет вновь вгрызться в слабые человеческие тела. Талант бывшего католического священника, лишенного сана за разврат[100], и нашедшего себя в манихействе, был в своем роде уникальным: Франсуа не мог излечить, но был способен сколь угодно долго поддерживать жизнь в своих пациентах. На многих его бы не хватило, но достаточно было Марата и Людовика, чтобы вознестись к самым вершинам власти. Вряд ли этот освещенный предаст своего покровителя, ибо в свое время сотворил такое количество врагов, что о расправе над ним мечтали сотни людей. Причина банальна донельзя — мздоимство: Шабо в самые мрачные дни революции охотно принимал взятки за прекращение уголовных преследований или их начало, будучи членом Комитета общественной безопасности.

— И каким Вы его находите, этого Марата?

— Сложный и страшный человек. Очень умный, фанатично верующий в свои идеи. О чем думает он, то и делает Франция, и это не метафора, а существующее положение дел. Но я была удостоена аудиенции и короля, и мне удалось поговорить с ним тет-а-тет. Он очень тяготится своим положением и хочет либо править сам, либо отречься от престола и закончить свои дни хотя бы в одном из доминионов, но подальше от Парижа. Но Марат не отпустит свою куклу, Людовик может даже не мечтать.

— А французский парламент Вам как?

— Национальный