— Но красиво вышло, — улыбнулся Ростопчин.

Макаров же промолчал, не стал высказывать свои замечания в присутствии большого начальства.

Я же была настолько опустошена, что даже не стала возмущаться, ведь сами отправили меня на «переговоры», закончившиеся стрельбой и дракой.

Очевидно, семеновцы к чему-то все же пришли, потому как принялись споро выстраиваться. Один из преображенских майоров нервно оглянулся, проверяя готовность своих солдат открыть огонь, но на мосту появился одинокий унтер-офицер, перешедший на уставной шаг на его середине. Аракчеев достал из-под полы епанчи пистолет и взвел курок. Федор Васильевич положил свою руку поверх длани графа, удерживая того от поспешных действий.

— Ваши Сиятельства! Разрешите обратиться! Фельдфебель лейб-гвардии Семеновского полка Арсений Федоров!

— Ну, обращайся, фельдфебель, — мрачно разрешил Алексей Андреевич.

— Бунт полка подавлен собственными силами-с! Зачинщики убиты при оказании сопротивления!

Солдат вытянулся во фрунт так, что чуть ли не подбородком смотрел в ночное небо. Ростопчин ухмыльнулся:

— Представьте себе, какая оказия: сами взбунтовались, сами бунт подавили, так еще и офицеров постреляли. И что теперь с ними делать-то будем?

— На каторгу, — прошипел Аракчеев.

Неожиданно влез Макаров:

— На каторгу успеется, Ваше Сиятельство. Но начни мы сейчас их разоружать, кто знает, сколько крови вдруг пролиться может. Да и солдат — он существо подневольное, ему обер-офицер приказал, так он и выполняет. Что ж за люди мы будем, если за чужие грехи карать станем.

На мой взгляд, ведомства присутствующих высокопоставленных персон как раз и занимались именно этим помимо всего прочего, но я благоразумно промолчала. Аракчеев подумал, но все же кивнул, решив проявить свою милость. Во всяком случае сейчас, а зная про злопамятность графа, никто не смог бы сказать, что будет с солдатами уже завтра. Тем более что их смиренность сейчас застыла на тонкой грани, в злой, неуверенной неустойчивости. До кровопролития и в самом деле достаточно одного неосторожного шепота.

— Кто твой офицер, фельдфебель? — спросил Алексей Андреевич.

— Капитан Иван Дмитриевич Щербатов[107]… был, — ответил солдат. — Застрелил я его, Ваше Сиятельство. Готов о том понести любую кару, только не наказывайте строго солдат моих. Нам приказали — мы пошли-с. И ведь на грех какой великий вели!

Фельдфебель с этими словами трижды перекрестился и, получив молчаливое согласие на то, продолжил:

— Как барышня к нам вышла, с нас как наваждение сняло. Готовы принять заслуженную кару!

— Почему не весь полк здесь?

— Не могу знать-с, Ваше Сиятельство! Суматоха была, стрельба, а потом приказано было выступать-с. Все, кто здесь, построены для получения дальнейших указаний!

— Пойдем, дадим указания, — хмыкнул граф. — Александра Платоновна, прогуляйтесь-ка с нами. Вам сей путь уже знаком.

Да уж, сто лет бы его не повторять.

Красно-синяя стена мундиров растянулась по всей ширине Невского проспекта. Сначала монолитная, с каждым шагом она распадалась на отдельные фигуры, мрачные лица и тяжелые взгляды. Солдаты стояли в ожидании своей судьбы, молча следили за нами. Со стороны Невы по Фонтанке, как по трубе, задул холодный ветер, окончательно унося с собой пороховую дымку.

Слева мертвыми глазами в небо смотрел Сергей Муравьев-Апостол. Я в который раз за последние дни отметила, что не испытываю ни малейших переживаний по поводу убитых мной негодяев, словно зачерствела душа. Это был враг, и я прервала его земное существование.

Пестель был жив. Он лежал на мосту, зажимая рану на ноге, куда я и метила своим выстрелом. Признаться, очень мне не хотелось, чтобы этот мерзавец так просто закончил свою жизнь, не ответив за свои злодеяния, да и тому же Ростопчину было о чем поговорить с Павлом. Аслан кинулся вперед, но тот час же успокоительно махнул рукой, подтверждая, что преступник не вооружен. Тимофей дал своему коллеге знак остаться рядом, а то мало ли что.

Не доходя до строя солдат десятка шагов, мы остановились, я пристроилась за спиной Аракчеева, который тяжелым взглядом обвел строй и гаркнул:

— Орлы! Бунтовщики! Так еще и офицеров порубили!

Несколько тел и впрямь было сложено в стороне, я пригляделась, но никого из убитых не узнала. Но это и не удивительно, ведь в военной среде я почти не общалась ни с кем, только с недавних пор — с гусарами.

Да подайте же мне Сержа!

Постаралась взять себя в руки, но тело почему-то скрутило любовным голодом, между ног так и сжалось все от промелькнувшей мысли о корнете.

— Ваше Сиятельство, — вновь обратился к графу фельдфебель Федоров, — помилуйте неразумных. Офицеры наши требовали открыть огонь, проливать кровь за них, а капитан Щербатов саблей рядового ударил, чтобы нас на грех сподвигнуть-с. Тут и началось…

— Началось у них, — зло сказал Аракчеев. — Ну что ж. Полк! Слушай мою команду! Под началом фельдфебеля Федорова направляетесь в свои казармы! Парадным шагом, чтобы носок в небо тянулся! Проследит за вами майор от преображенцев, его слушать, как самого Государя! Все ясно?

— Так точно, Ваше Сиятельство! — мощным хором ответили графу.

Но с исполнением команды возникла заминка, началось какое-то шептание, и из глубины строя послышалось:

— Ваше Сиятельство, покажите матушку!

— Пусть матушка явится нам! — раздалось еще из глубины шеренг.

— Матушку позвольте увидеть, покаяться хотим!

Ростопчин тихонько рассмеялся, а Алексей Андреевич нервно оглянулся и просто вытащил меня вперед.

Сначала один, потом второй, затем сразу десяток, и вот почти три сотни солдат вдруг рухнули передо мной на колени. Я замерла в потрясении, совершенно не представляя, что делать дальше. Суровые мужики, многие из которых прошли жестокие сражения, сейчас смотрели на меня с мольбой в глазах и каком-то восхищенном исступлении, словно видели перед собой святую. Аракчеев, когда я обернулась к нему, только пожал плечами.

— Прости нас, матушка!

— Смилуйся над нами, Плачущая Дева!

И еще множество мольб, просьб и покаяний. Так как никто из начальников не произнес ни слова, я решилась:

— Солдаты! Гвардейцы! Встать! Равняйсь! Смирно! Злое дело вы чуть было не совершили! Верю я, что запутали вас ваши командиры, ну так и свои головы на плечах вам даны, не только чтобы кашу в них пихать! То, что одумались — хвалю, пусть и крови это стоило! Я вас прощаю и обещаю, что паду в ноги Государю, буду и Его прощение для вас вымаливать! Но с сей поры вы должны стать его вернейшими слугами и своими жизнями доказать в будущих сражениях, что достойны его милости!

— Служим Императору Павлу Петровичу! — рявкнул строй.

А фельдфебель добавил:

— Ура Плачущей Деве!

— Ура! Ура! Ура!

— Строй! Нале-во! В