с 2000 по 2005 годы в «Иерусалимском журнале» (№ 4 и 13), в журналах «Nota Вепе» (№ 4 и 9), «Время искать» (№ 10), «Двадцать два» (№ 136). Эти рассказы вошли в книгу с некоторыми изменениями, и роман стал циклом из семи частей, не связанных друг с другом ни сюжетом, ни персонажами. И все же, по признанию самого Дениса Соболева, высказанному в беседе с автором этой книги, он с самого начала знал, что пишет роман, объединенный особой интонацией и с целой галереей ненадежных рассказчиков. Должен был также существовать структурный принцип, позволяющий перейти с уровня рассказа на уровень романа, этого, во всех отношениях, привилегированного жанра. Была ли в этом «фазовом», эпистемном скачке попытка соединения с традицией nouveau roman типа Бланшо и Роб-Грийе, или эксперимент в стиле постмодернистского романа типа Кальвино и Павича? Скорее всего, это была уже попытка преодоления постмодернизма его же средствами, в духе идей метамодернизма, в котором творчество видится как колебание между бесчисленными полюсами и возможностями, но, прежде всего, между энтузиазмом археолога культуры и иронией ее критика, между наивностью романтика – и его же (или его неодвойника) цинизмом [Vermeulen, Akker 2010].

В те же годы, когда писались главы будущей книги и когда, очевидно, и было принято решение объединить их в роман, Соболев пишет культурологическое исследование «Евреи и Европа» (2007,2008). Многие темы и персонажи этой книги перекликаются с «Иерусалимом»: Хазария и Самбатион, Целан и Мандельштам, Берлин Вальтера Беньямина и Петербург Бродского. Эта работа имеет то же строение, что и «Иерусалим»: цикл отдельных частей, сама связь между которыми представляет собой проблему, являющуюся одним из объектов исследования. Однако части этого исследования объединены идеей истории как фрагментарной историографии некоего фрагментарного же геопоэтического пространства [Соболев 2008: 402] или, как сказано в аннотации к книге, «островной цивилизации». «Евреи и Европа» – это попытка подобрать ключ к пониманию еврейской культуры где-то между эссенциализмом и антиэссенциализмом. Поэтому и «Иерусалим» стал в некотором роде «островным романом», полифонически и диалогически формирующим и выражающим основные мифы и проклятые вопросы некоего всплывающего и вновь исчезающего под водой архипелага-цивилизации. Поэтика этого романа, как и «Легенд горы Кармель», является выражением той идеи Соболева, что литература, особенно многоязыковая и многокультурная, такая, например, как еврейская, должна изучаться в парадигме «региональной поэтики» [Соболев 2015][68], где под регионом понимается, конечно, не территория в политических границах, а культурно-духовное облако с размытыми краями, многочисленными протуберанцами и чрезвычайно пористой, газообразной структурой.

Этот роман может быть поставлен в один ряд с другими русско-израильскими иерусалимскими романами последних десятилетий, имеющими сходную поэтическую и идейную, если не сюжетную, структуру. Это, прежде всего, роман-сеть «И/е_рус. олим» Елизаветы Михайличенко и Юрия Несиса [Михайличенко, Несис 2003] и роман-апокриф «Черновики Иерусалима» Некода Зингера [Зингер 2013] (последний тем более близок к роману Соболева, что он состоит из цикла рассказов, сюжетно не связанных ничем, кроме места действия – Иерусалима). К этому типу следует отнести его же не иерусалимский роман-«биоавтографию» «Билеты в кассе» [Зингер 2006], включающий главы в форме воображаемого путешествия, оперы, концерта, экзамена и пр. «Сказка» Михаила Юдсона «Лестница на шкаф» [Юдсон 2013, 2005] также представляет собой многосоставную конструкцию с многоликим героем, но в то же время она является антиподом романов Соболева и Зингера, ибо в ней судьба одного героя последовательно и вполне в духе фольклорного путешествия соединяет три локуса: Россию, Германию и Израиль. Цикл рассказов Леонида Левинзона «Гражданин Иерусалима» [Левинзон 2013] структурно подобен роману Соболева и тем более близок к нему, что символически объединяет Иерусалим с Петербургом. Можно упомянуть также книгу писателя другого поколения, ныне проживающего в России, Михаила Федотова, «Иерусалимские хроники» [Федотов 1989], которая состоит из многочисленных фрагментов, очерков, зарисовок и жанровых сцен.

Непросто подобрать достаточно емкий и в то же время точный термин для определения типа письма Соболева. В том сложном поэтическом пространстве, в котором роман Соболева являет собой архипелаг, само это понятие претерпевает некое фазовое изменение и превращается в сеть, в лестницу, однако сохраняет системное единство. «Иерусалим», как и «Легенды горы Кармель», это, говоря словами самого Соболева о Вальтере Беньямине, выражение «кривизны и фрагментарности» мира, «разрывов и пустот» мышления, «пустот и кровавого хаоса истории» [Соболев 2008: 229]. И все же письмо Соболева – это яркое свидетельство серьезности, философичности современного романа, не конкурирующей с фрагментарностью и хаотичностью, но, напротив, вытекающей из них.

Романы Соболева, Михайличенко и Несиса, Зингера, Юдсона и Гольдштейна возникли как ответ на вызов постистории. Каждый по-своему, они восстанавливают причастность актуального к исторической памяти и к историческому знанию: «Черновики Иерусалима» – через изобретение новых исторических сюжетов, «И/е_рус. олим» – через проживание старых, «Лестница на шкаф» – через прошивание текстов и пространств новым, небывалым языком, прорастающим сквозь все существующие и уже не справляющиеся с древней задачей воссоздания истории такой, какой она могла бы или должна была бы быть. Однако даже если история – это зачеркнутый текст, сеть, нечленораздельное бормотание или все это вместе взятое, она все же существует, она жива, реальна, одновременно любима и ненавидима, высмеиваема и оплакиваема. Именно векторами направленных на нее страстей, истерических и риторических жестов присвоения и отчуждения она и ограничивается, превращаясь в остров или, точнее, в сеть островов, в архипелаг. Романы Соболева, как и его культурологический opus magnum, – это его ответ постисторическому нигилизму и релятивизму. Используя образы «Соляриса» Станислава Лема, можно сказать, что они моделируют историю как архипелаг островов личностного сознания в океане воспоминаний, желаний, страхов, надежд, Любовей и вин. Романы Соболева показательны как выражение островной, разорванной, но наполненной жизнью мифоисторической реальности Израиля, а в более общем смысле они представляют архипелаг как структуру реального.

«Иерусалим» состоит из семи глав, семи не связанных друг с другом историй, рассказанных семью ненадежными повествователями. Их объединяет только сходство с автором: они эмигранты из России, живущие в Иерусалиме и пытающиеся хоть как-то осознать не поддающуюся пониманию действительность, в которой война и террор соседствуют с духами, вампирами, ангелами и мифическими персонажами. В первой главе, «Лакедем», рассказчик, филолог, рассказывает о своем знакомстве с Вечным жидом и о поисках неизвестного рассказа Кристофера Ишервуда. Во второй главе, «Самбатион», рассказчик встречается с женщиной-демоном Лилит и другими мифическими существами, читает древние рукописи о потерянных коленах Народа Израиля и ведет философские беседы с друзьями. Третья глава, «Двина», рассказывает историю о женщине, похоронившей семерых мужей, и о демоне Ашмодее, а сам рассказчик, математик-докторант, страдает от несчастной любви и едва не кончает жизнь самоубийством. В главе «Орвиетта» повествователь пишет роман о талмудическом