Шрифт:
Закладка:
– А что твой муж делал на нашей земле? Твой брат? – парировал Крейц. Хотел было машинально добавить «твой сын», но вспомнил, как раскапывал окровавленные листья в зловещем лесу.
Немка лишь нарочито и зло рассмеялась.
«„Нашей“ земле. Где там „твоя“ земля, ты, швед с советским паспортом?»
Крейц мотнул головой – мысль была явно чужая, подсказанная. Или все же его собственная?..
– Сами заварили кашу – так сами теперь и жрите, – зло сказал он. – До дна жрите!
Поймал взгляд Володьки, явно удивленного тем, что тихий и ко всему обычно равнодушный командир настолько дал волю эмоциям.
– Кому ты сына в жертву принесла, курица? – Крейц повысил голос. – Отвечай! Не ответишь мне – тобой займутся другие, и разговаривать с тобой будут уже по-другому!
Немка молчала, глядя на него злобно и даже как-то высокомерно.
– Сына, собственного сына, – повторил Крейц. – Какие же вы все-таки твари. Раз вам своих не жалко – так чужих и подавно не пожалеете, вот правда, будто и не люди вовсе…
«Это русским своих не жалко. Скорее чужих пожалеют, нежели своих. Хотя и чужим, если что, достанется на орехи… Ведь этот народ ты считаешь „своим“, да, швед?»
Крейц резко шагнул к немке, вздернул ей голову за подбородок, пристально посмотрел в глаза – ненавидящие, но обыкновенные, человеческие, – затем на всякий случай рванул хлипкую кофту с плеч (немка, разумеется, заверещала): кожа и на груди, и на спине оказалась чистой, без странных родимых пятен или еще каких-нибудь характерных отметин. Нет, не эта немка была ведьмой. Она была лишь одной из тех, кто ведьму кормит – причем кормит не первое столетие: по одному человеку из каждого поколения семьи в обмен на защиту – вроде бы не так уж много, правда? Ведь если спилить одну ветвь, дерево не засохнет? Ведь и без того кто и что только не спиливает эти ветви – войны, несчастные случаи…
«А сколько ветвей спилили с твоего дерева, швед? На той земле, которую ты называешь своей?»
– Где она живет? – спросил Крейц у немки, пытавшейся свести на некрасивой одрябшей груди края разодранной кофты.
– Убирайтес… – прошипела та.
– Где живет ведьма? – рявкнул Крейц.
Теперь на него во все глаза смотрел не только Володька, но и стерегшие немку автоматчики.
– Наша земля убьет твой народ, – с режущим акцентом, но отчетливо выговорила немка и плюнула ему под ноги. – Вон.
– Искать надо под землей, – сказал Крейц Володьке, развернулся и вышел из дома.
* * *
Двери в подземелье искали прежде всего в подвалах кирхи, затем – в самых больших и старых домах городка. Разбивали подвальные полки, откатывали пивные бочки, простукивали стены. Пока поиски были тщетны. День уже близился к вечеру; среди туч прорезалось воспаленное солнце, и вскоре розовая сукровица заката уже должна была окрасить черепичные крыши города и узкую башню кирхи. Следовало торопиться – успеть до ночи. То, что обитает под землей, ночью становится многажды сильнее.
Крейц стоял на крыльце кирхи и смотрел на рельеф дерева с ветвями и корнями-щупальцами. Где же еще может быть вход в логово? Быть может, поглядеть под опорами моста, пока светло? Или потайную дверь нужно искать где-то в лесу, там, где погиб принесенный в жертву мальчишка?
Жертва… Те девчонки в подполе сарая тоже были принесены в жертву. Так, может, вход именно там, иначе зачем было оставлять там гору тел?
Жестом позвав за собой Володьку и еще нескольких солдат, Крейц быстрым шагом направился мимо кирхи к каменным сараям на задах. Ворота по-прежнему стояли распахнутые, и по-прежнему их охраняла пара бойцов, чтобы никто не сунулся и не разнес весть по округе. И яма, разумеется, как и прежде, дышала разложением, только запах теперь был отчего-то скорее земляной – плесени, прелости, развороченной почвы, хоть и с примесью мертвечины. И деревянная лестница лежала тут же, рядом, где ее оставили.
Помнится, патологоанатом на практике в училище, на первом курсе, советовал в подобных случаях мазать одеколоном под носом, чтобы желудок не слишком сильно в узел завязывался. Но запах и впрямь стал слабее; когда Крейц спустился, то увидел, что груда тел сильно осела, трупы будто высохли – что не могло произойти всего за пару суток. И тем не менее, тела были плоскими, будто ошметки кожуры от съеденных фруктов, какими-то… выпитыми. И только длинные волосы по-прежнему искристо, драгоценно золотились под светом солдатского фонаря.
Крейц принялся ногами расталкивать трупы в стороны. Те и впрямь оказались подозрительно легкими – пустые оболочки. Круг света метался по стенам в такт его движениям, торчащие по сторонам корни, чудилось, шевелились, росли, тянулись ближе. Несколько раз Крейц останавливался, чтобы поводить фонариком вокруг и убедиться: ему всего лишь померещилось.
И вот последнее тело, как чудовищная кукла, лениво отвалилось в сторону. Под грудой трупов и впрямь оказался проход на нижний ярус подземелья: обрамленный камнем и забранный решеткой – та была сплошь в струпьях ржавчины. Из черноты за частыми прутьями веяло сыростью и холодом.
Теперь нужно было выбрать пару самых крепких и небрезгливых бойцов. А еще – сделать факелы. Огонь очищает; ведьмы испокон веков боятся огня. В ближайшем брошенном доме разломали табуреты, разодрали найденную в кладовой мешковину на лоскуты, нашли проволоку и керосин. Следовало торопиться: солнце уже садилось.
Ржавую решетку выломали со второй попытки – та вышла из петель с влажным хрустом, будто из суставов.
– Самое место, чтобы партизанам схорониться, – заметил один из бойцов.
– Тот, кто там засел, хуже любого фрица-партизана, – сказал Крейц. – Ну что, готовы? Пули тварь могут не взять. Если что – сначала тыкать в морду факелом, потом разбираться.
Солдаты переглянулись. Явно уже пожалели, что вызвались.
Крейц сунул вниз зажженный факел: пламя затрепетало под дуновением воздуха из глубин. Прыгать было совсем невысоко. В сторону реки – и, похоже, под ней – вел низкий, узкий коридор, укрепленный грубым камнем на истрескавшемся древнем растворе.
– Ни в коем случае не трогайте корни, если попадутся, – напомнил Крейц и пошел первым. За ним последовали Володька и двое бойцов.
Сначала коридор шел круто под уклон, затем выровнялся. С низкого потолка капала вода, собираясь в лужи на каменных плитах и просачиваясь куда-то ниже. Факелы шипели, но горели исправно.
Лишь на несколько метров хватало света от огня и солдатских фонариков, прицепленных к пуговице на груди, – их Крейц приказал включить, чтобы ориентироваться: если электричество разом погаснет, значит, тварь
