Но все это Архипку не обрадовало.

Мыльню топить не стали, а отправили Архипку за извозчиком, чтобы не спозаранку мыкаться по безлюдным улицам, заставляя обозных мужиков ждать и ругаться, а переночевать у Гречишникова.

Марья и Ненила от себя дали ему по деньге и перекрестили. С тем огорченный парнишка и отбыл. А Деревнин, накинув шубу, вышел в сад. Он не был уверен, что ногаец явится именно этой ночью, но решил прогуляться и подождать. Не явится – так хоть после прогулки по морозцу сон будет крепок. А на всякий случай надобно оставить калитку приоткрытой – пусть гость видит, что его ждут.

Но Петр Арсланович Урусов все же приехал – после полуночи, когда все домочадцы подьячего, включая Михайлу, уже крепко спали. Деревнина разбудили псы, которым на новом дворе было раздолье – они могли носиться и по двору, и по саду, сколь угодно валяться в чистом снегу и пугать лаем соседских кошек.

Пришлось зажигать фонарь, спускаться вниз, усмирять псов и впускать стоявших за калиткой ногайца и Бебеню. Они где-то оставили возок и пришли чуть ли не по пуп в снегу, причем Бебеня поддерживал князя – у того все еще болела нога.

– Вот славно, что ты этого молодца привел, князь-батюшка, – сказал Деревнин, кланяясь. – Он-то мне и надобен. Ступайте за мной.

Он привел гостей в свою опочивальню, куда этой ночью Марье ходу не было – накануне постного дня такие шалости возбранялись; блуд блудом, это грех привычный, а нарушение правила непозволительно.

– На что я тебе? – прямо спросил Бебеня.

– Моего человека, что следил за Крымским двором, у меня забрали. Да он и слишком молод. Другой же слишком стар и немощен. А нужен тот, что сможет поодиночке расколоть продажных стрельцов… и кому при этом стрельцы не расквасят рыло…

– Что сделать со стрельцами? – Ногаец был сильно удивлен.

– Заставить их рассказать, кто их подкупил. А затем – кто той ночью, когда убили Айгулю, бегал взад-вперед, то с двора, то на двор за отравой. Третье – кого они выпустили в ту ночь, когда на льду закололи татарина. И еще – что там был за тайный знак, по которому они пускали покойного Якуба. Сам видишь, князь-батюшка, вопросов накопилось порядочно. Я же соваться к ним боюсь – могут опознать. Мне это ни к чему.

– Князь-батюшка… – подал голос Бебеня.

– Чего тебе?

– Лучше ему все рассказать. Не то он тычется, как слепое щеня. А ему убийцу Айгули искать.

Ногаец посмотрел на Бебеню, хмыкнул, буркнул нечто невнятное.

– Говори ты, – велел он Бебене.

– Я прямо скажу, – предупредил Бебеня. – Юлить я при нужде могу не хуже купчишки, что норовит сбыть залежалый товар, но сейчас – ни к чему.

Ногаец опять пробормотал то, что Деревнин счел ногайскими гнилыми словами.

– Да говори уж ты, не томи! – возмутился подьячий.

– Ты, Иван Андреич, навычен всяких злодеев хватать и на Земский двор таскать, – сказал князь. – Может, и подумать не успеешь толком, а руки сами хватают…

– Такого еще не бывало!

– Бог даст, и не будет, – заметил Бебеня. – Ну, слушай. Татарина тем ножом, что ты выкупил, убила Жанаргуль – та баба, которая у тебя в тереме теперь с детьми живет. Ну вот, самое страшное ты узнал, теперь будет полегче.

Деревнин не думал, что может вдруг взмокнуть. Капли пота со лба он вытер. Но легче с того не стало. Вдруг напал на подьячего страх – ну как князь Гагарин, поставленный над Земским двором, вдруг проведает про этакое безобразие? Лететь тогда виноватому подьячему с высокого приказного крыльца кувырком!

– Про то ни одна живая душа не узнает, клянусь Аллахом! – воскликнул, увидев смятение Деревнина, ногаец и вдруг смутился: грешно крещеному человеку Аллаха поминать. Смутился и подьячий – не упрекать же князя в отступничестве от истинной веры!

Спас их Бебеня.

– Так что, подьячий, теперь тебе легче будет искать убийцу Айгули. Ты знаешь, что смерть татарина к этому делу никак не относится, – сказал он. – А ежели наш князь отпустит меня, чтобы я помог расколоть стрельцов, так будет совсем славно.

– Ничуть не славно, – ответил Деревнин. – Убийство – оно и есть убийство. Что случилось на Крымском дворе? Отчего эта женщина убежала вместе с детьми? А о том, как убийство татарина относится к убийству Айгули, судить покамест рано. Ты уж мне поверь, молодец…

– Она сама толком не знает, что произошло. Бежать ей приказал муж. Она хорошая жена, она не могла ослушаться, – сказал ногаец. – У нас так не принято.

И вновь он противопоставил мусульманскую семью христианской. Деревнин заметил это, но ничем не показал своего недовольства. Для недовольства был иной повод.

– И убить татарина ей тоже приказал муж? – возмутился подьячий. – Он же вывел ее с Крымского двора, а в награду – чингалище в брюхо!

– Все не так просто, подьячий… – Ногаец тяжко вздохнул. – Я ее расспрашивал, если хочешь – расспроси ты, ты ведь умеешь. Может, у тебя лучше получится. Может, ты докопаешься до истины. Я спрашивал, когда она рано утром с детьми ко мне прибежала. Потом я искал, где ее спрятать, было не до бесед.

– У него получится, – согласился Бебеня.

– Да, это я умею, – согласился Деревнин. – Но без толмача я не справлюсь. По-казахски я знаю всего два слова.

– Какие?

– «Рахмет» и «кобыз».

Князь невесело усмехнулся.

– Вот так и бывает, когда некая держава возомнит себя всемогущей. К востоку от Московского царства – целый мир, а вы здесь узнаете, что на свете есть казахи, ногайцы, киргизы, башкиры, лишь когда явится посольство на верблюдах и станет лопотать на неведомом наречии. Ведь ты, подьячий, уж точно знаешь десятка два слов на польском языке.

– И на немецком.

– В этом-то беда. Однажды тот, кто повернулся к западу лицом, а к востоку задом, поймет, что совершил ошибку. Я не первый день тут живу. Меня убедили принять крещение, я говорил со священником, он мне читал Евангелие – я запомнил, как Иуда донес