– Скажи господину Киту – я буду ждать его в Толмачевской слободе. Там меня легко найти.

И с тем Сулейман, резво сбежав по ступенькам, покинул Английский двор.

Глава 9. Слово мужа – закон

Деревнин сидел в приказной избе и готовил дельце своих «крестников», Авдейки с братией, для передачи судье. На шум он уже давно не обращал внимания. Работа увлекла его, и он даже вздрогнул, когда прямо перед носом мелькнула рука и на стол лег свернутый бумажный листок.

Оказалось – Гречишников прислал уже знакомого Деревнину парнишку. В записке же сообщал, что с обозом все утряслось, так пусть бы Иван Андреевич прислал Архипку, чтобы утром его и отправить в Муром.

Деревнин вздохнул – Архипка ему самому был нужен.

Но делать нечего – он приказал парнишке, чтобы тот передал купцу на словах: все будет исполнено.

Отъезд Архипки был некстати – поиск убийцы казахской девки и так продвигался с большим скрипом, Архипка же оказался неплохим помощником. Требовался кто-то иной, и Деревнин вспомнил про Бебеню.

Князь Урусов доверял этому человеку, и Деревнин не сомневался, что Бебеня может при нужде завербовать целое войско бойцов с сомнительным прошлым, но умеющих хорошо драться что в пешем, что в конном строю, а также брать приступом высокие стены и переправляться через реки в полном вооружении, придерживаясь рукой за конское седло. Он и сам был таков – подьячий знал эту повадку на вид неприметного, но очень опасного бойца.

Одно то, как ловко и с поразительной скоростью Бебеня устроил переезд подьячего к Покровским воротам, уже очень много о нем говорило.

Стало быть, не миновать тащиться в Подошвенный ряд к купцу Чохову. Послать некого – Архипка помогает Марье с Ненилой обживаться в новом для них доме, а кого-то из ярыжек – не хотелось. Воровато оглядевшись, Деревнин начертал короткую грамотку, высушил чернила, сложил листок и сунул за пазуху.

Польза от этого стремительного похода в Подошвенный ряд была еще и та, что подьячий заглянул на съезжую.

Гаврила как раз показывал свежих покойников двум зареванным бабам и при них – долговязому красноносому молодцу. Они искали пропавшего кума – и нашли. В таких случаях полагается выть – и бабы исправно заголосили:

– Ох, да на кого ж ты нас покинул, голубочек ты наш сизокрылый?!

Голубочек, судя по всему, был знатным питухом и, бредя оттуда, где наливают, туда, где уложат спать, свалился под забором и замерз до смерти. Уж что-что, а отличать питуха от человека трезвенного Деревнин за тридцать лет выучился отменно.

– Поблагодарили бы, что сразу нашелся, – сказал он бабам. – Не то бы лишь по весне из сугроба достали. Вон человек старался, на доски вашего кума выкладывал. Да и десятским, что не поленились на санях его сюда привезти, хоть деньга бы не помешала – за их добросердечие.

Вой воем, а когда дошло до оплаты трудов, бабы живо в разум пришли и воспротивились: они-де не знали, что на съезжей деньги за погляд берут. Деревнин рявкнул, одна из баб достала завернутые в узелок «чешуйки» и дала одну Гавриле. Потом они ушли за санями.

– И вот так всегда, – пожаловался Гаврила. – Ходишь с ними, за покойников хватаешься, а тебе и доброго слова не скажут.

– Наш-то как? – туманно спросил подьячий.

– А увезли. Третьего дня еще увезли.

– Свои, татаре?

– Да нет, два русских молодца, и как бы не с годуновского двора. Он своих молодцов богато водит, сапоги у них новехоньки. Того гляди, своих рынд заведет, с золочеными цепями, с топориками…

Это было сказано шепотом.

– Коли так дальше пойдет – он не то что рынд, как государь, а и трон себе поставит, – шепотом отвечал Деревнин. Это был крошечный бунт служилых людей против всевластного боярина. На Годунова они не злились, но то, как он упорно рвется вверх, раздражало.

Подьячий вздохнул с облегчением – способов найти убийцу того татарина у Годунова нет, никаких следов убийца не оставил, нож – у князя Урусова. Причастность Крымского двора к убийству доказать невозможно. И дело это совсем темное, раз боярин не прислал никого на Земский двор с приказанием искать лиходея. Видно, есть у него на примете лиходей, и он сам, как знает, с ним будет разбираться. Хоть одной заботой меньше.

Вечером, приехав домой, Деревнин велел Марье с Ненилой собрать Архипку в дорогу.

– Так мыленку бы ему истопить! – воскликнула Ненила.

– Мне мыленку истопить не желаешь?! – рявкнул Деревнин.

В его новом хозяйстве нашлось много хорошего, в том числе и мыльня на заднем дворе, подальше от хором. Архипка кое-какие обязанности имел, охапки дров наверх исправно носил, а теперь срочно требовался человек в годах, который исполнял бы обязанности сторожа и истопника, держал двор в порядке, заведовал покупкой дров. А Деревнин опять забыл спросить у приказных, нет ли у кого подходящего человечка. Дров требовалось немало – по сравнению с прежним жильем в Остожье прибавились три печки, одна из них – в тереме, в горнице, куда поселили гостью с детьми и Зульфию.

Архипка, придя, узнал новость и загоревал. Он видел, что Иван Андреевич и сам недоволен. Но делать нечего – уговор дороже денег, нужно ехать.

Марья с Ненилой уже привязались к Архипке и собрали ему целое приданое.

– Вот обживешься в Муроме, человеком станешь, невесту тебе сосватают, деточки пойдут один за другим, – вздыхая, говорила стряпуха. – Нас, поди, и не вспомнишь…

Архипка чуть в голос не заревел от такого пророчества.

Менее всего он хотел сделаться отцом семейства. Перед глазами был пример отца, женившегося сдуру на бабе, по которой кнут плачет. Да и прочих примеров хватало. Ладно бы на Москве, где можно выбрать надежную и проверенную сваху. А в Муроме где такую взять?

– Ты уж давай-ка на прощание дорожку в саду разгреби, а то опять снегу навалило, – велел парнишке Деревнин. – А я тебе дам пятак – чтоб было чем в дороге кормиться. Да Ненилушка узелок соберет. Ненилушка, дай ему с собой тех