Шрифт:
Закладка:
Он помотал головой. Тетка куку, это ясно. Надо бы уносить ноги, пока не покусала. Но Сандр будто оцепенел. Вроде выпил всего пару глотков, а голову покруживало, и ноги отяжелели. Но хорошо было, улётно. Кокса что ли в медок этот намешано?
Он отхлебнул еще.
— Иван-да-Марья. Вот наша русская натурфилософия. Обратите внимание, что между мужским и женским началом влезло «да». Оно не дает им соединиться. Понятно, что наш Иван — дурак, и Марья — неискусница, но дурацкое дело ведь нехитрое: совокупляйтесь и будет вам счастье. А не могут. Двести лет уже не могут. Чертово «да», втершееся промеж, мешает. Это и есть русская литература!
— Да? — удивился подплывающий Сандр. Ему нравилось слушать звучание хрипловатого, страстного голоса.
— «Да» — это не то «да», каким кажется!
— А ч-что же? — заикнулся он.
— Я называю это «да-фак», сокращение от «да-фактор». Казалось бы, если мужчину и женщину тянет друг к другу и они говорят «да», то через фак должно произойти слияние Инь и Ян, энергетический синтез! Однако этого не происходит. Потому что «да» тут не знак согласия и не синоним союза «и»! Это половинка обрубленного «Дада»! Тайну сто лет назад выдали дадаисты. «Дада» — хвост африканской священной коровы Кру, того самого Золотого Тельца из Ветхого Завета! Тристан Тцара проговорился: «Дада — это Ничто, Ничто, Ничто, стремящееся к Ничему, Ничему, Ничему». А русская литература — это половинка Ничего. Если найти вторую половинку, две половинки сложатся, и превратятся — во что?
— Во что? — блаженно повторил Пушкер.
— В Ничто. Минус помножится на минус, и препона исчезнет. Тогда Русь спасется. Вернется в свой изначальный лес. Иван с Марьей соединятся и произведут на свет тридцать витязей прекрасных. Эта магическая трансмутация предсказана в тайной «Велесовой Книге». Древнеславянский оригинал утрачен, но сохранилось переложение Юницы Моревны, великой русской стихотворицы, современницы иуды Пушкина и бесенка Лермонтова. Превознеся до небес их франковонные вирши, русофобская культурная клака ошельмовала и вытоптала из памяти родниковую лирику Юницы, сокровенной печальницы за Землю Русскую. В «Велесовой Книге» содержится пророчество, над разгадкой которого двести лет бились истинно русские люди. И не только люди…
Со зрением Сандра творились интересные вещи. Лицо кандидата филнаук вдруг заколыхалось, пошло рябью. Сквозь него, быстро сменяясь, проступали какие-то другие лица, но зафиксировать их было невозможно, стоп-кадра не получалось.
— Круто, — пробормотал Пушкер, впечатленный качеством кокса. И отпил еще.
— Пророчество «Велесовой книги» такое:
На Калиновом мосту, Что разделит берега, Кинет Лихо в Пустоту Баба-бабушка Яга. Сгинет вырусь, сгинет грусть, И державно, вовсегда, Полетит Святая Русь Ниоткуда в Никуда.— Куда в Никуда? — спросил Сандр. Стихотворение ему ужасно понравилось. Ему всё сейчас ужасно нравилось.
— Туда! Где чудеса, где леший бродит! Русалка на ветвях сидит! Ведь знал, знал, кучерявый выродок, от чего отрекается! За то и будет проклят! — Выпроставшаяся из широкого халатного рукава обнаженная рука жестом боярыни Морозовой воздела два блеснувших кровавым шеллаком пальца к потолку. — Радетели Земли Русской, жившие прежде меня, не могли разгадать пророчество, ибо не пришло время. А ныне оно пришло! Вот он — Калинов мост! — Она ткнула за окно, во тьму, в сторону темного Керченского пролива. — Сакральный мост! Не из тех, что соединяют берега, а из тех, что навсегда их разделяют! Всего только и надо было, что сесть на русском берегу и дождаться, когда мост разделит берега и обе половинки Лиха прикатятся себе на погибель!
— Понятно, — наклонил гулкую голову Пушкер. Ему было супергуд.
Опустившись, голова больше не хотела подниматься. Веки тоже сомкнулись и уже не разлепились. Инвестор сполз с кресла на ковер, откинул руку с поблескивающим перстнем.
Тогда женщина поднялась и взялась за дело, напевая: «Да удалый ты дородный добрый молодец, да премладый ты Чурило сын Плёнкович, да пожалуй ко мне во высок терём».
Быстро и ловко ворочая бесчувственное тело, будто распеленывая младенца, она стащила с Пушкера всю одежду, ухватила его за щиколотки и поволокла в соседнюю комнату. Там, безо всякого усилия, взяла под мышки, затащила на широкую кровать и аккуратно уложила на спину, приговаривая «Да ложились спати во ложни теплые, да на мягку перину на пуховую».
На второй половине кингсайз-беда, так же навзничь, лежала девушка с закрытыми глазами, тоже в чем мать родила — если не считать серебряного кулона на цепочке.
КАКОКРЫМИЯ
Больше всего на свете Соня любила чистый разум. Больше всего не любила грязное тело. Всякое тело грязное, даже если чисто вымытое. Соня знала это по собственному телу и его тоже не любила. Изнутри оно всё состояло из слизи, пахучей жижи, фекалий, требухи, менструальной крови и просто крови.
Родоса она полюбила за то, что он весь был — разум, тело у него не то чтоб отсутствовало, но не имело значения. В том числе и Сонино тело.
Родос был асексуал и proud of it. Однажды, еще на первом курсе, он даже затеял парад Asexual Pride, но приняла участие только Соня. Они прошли по центральной лестнице вдвоем, держась за
