Он быстро вбежал в ворота и кинулся к сторожке. Остальные вошли следом и толпились у ворот.

Козьма Миныч окинул взглядом двор и успел заметить, что тяжелые замки на хлебных амбарах не тронуты.

«А вдруг привиделось все Степке? – мелькнуло у него. – А я-то стражников…»

Но в эту минуту из сторожки выскочил перепуганный Артём.

– Беда, Козьма Миныч! – крикнул он. – Кузька неживой будто лежит. Рот заткнут, связанный, и на шее кушак обмотан.

Козьма Миныч оглянул толпу.

– Баб и ребятишек всех в естовую избу отведите, пущай там покуда сидят, а ты, Артём… да и вы все, – прибавил он, видимо передумав, – за мной идите.

Он быстро пересек двор, не выпуская Степкиной руки.

Степка весь дрожал, стуча зубами.

Они поднялись на крыльцо и вошли в чуть притворенную дверь.

– Там, там, – бормотал Степка, пятясь и кивая на лесенку, ведущую вниз, к подклети.

– Подержите-ка его, – сказал Козьма Миныч, отцепляя от себя Степку и передавая его толпившимся сзади дворовым.

Его сейчас же подхватил конюх Спиридон, с которым Степка всегда дружил, и, обхватив его за плечи, стал что-то ласково нашептывать ему.

Сам Козьма с Артёмом и еще двумя-тремя работниками подошел к лестнице и заглянул вниз.

Действительно, на нижних ступенях лежало что-то вроде большого мешка, а дверь в подклеть стояла раскрытая. Оттуда просачивался бледный свет. Может быть, раньше там и горел фонарь, но теперь потух.

– Ну, братцы, поднять надо. Может, живой еще, – тихо сказал Козьма Миныч, хотя сам мало на это надеялся.

Работники, осторожно ступая, спустились вниз, стараясь не задеть того, что неподвижной грудой загромождало узкую лесенку.

Четыре человека, переговариваясь заглушенными голосами, взяли за плечи и за ноги, повыше колен, и с усилием подняли тело. Голова откинулась вниз, и на ней стала видна глубокая рана, видимо, пробитая обухом топора. Спутанные волосы слиплись от запекшейся крови.

– Несите в горницу, – приказал Козьма Миныч, отворяя дверь и входя вперед, – на лавку кладите.

В это время на крыльце застучали шаги, вошел судейка со стражниками.

– Вы чего тут озорничаете? – крикнул судейка. – Мертвое тело трогать! В холодную захотели? – Но, заметив Козьму Миныча, вышедшего из горницы, он стих и заговорил совсем другим голосом: – Экая беда, Козьма Миныч, с вашим братцем! И в самую великую ночь. Это, что ж, его служащие? – спросил он, оглядывая толпу. – Может, они сами убивцы и есть?

В толпе поднялся возмущенный гул.

– С церкви они шли, – сказал Козьма Миныч. – Повстречал я их, как к брату шел, на улице у ворот.

– Мало ли, Козьма Миныч, – настаивал судейка. – Может, прикончили да в церкву и побегли.

– Чего ж им убивать брата? – с сомнением возражал Козьма Миныч. – Хозяин он добрый был, не обижал.

– Отец родной! – послышались голоса.

– За им что у Христа за пазухой!

– Такого и не найти!

Судейка махнул рукой.

– Они наскажут, как самим до петли доходит. Надо перво-наперво обыск учинить. Где он казну хранил, ведомо тебе, Козьма Миныч?

– А вот мы сына его тотчас поспрошаем. Степка, поди-ка ты сюда.

Конюх, все еще державший за плечи всхлипывающего Степку, подвел его к Козьме Минычу.

– Степка, скажи-ка ты, где твой тятька казну держал?

– Там, – махнул Степка на лесенку, – в подклети.

– Идем, когда так, Козьма Миныч. И стражника с собой возьмем. Фонарь зажги, Третьяк. А вы, – обратился он к толпившимся в сенях, – тут стойте. Глядите, – прибавил он, обратившись к стражникам, – ни одна собака отсюда чтоб не улизнула.

– Тихона бы еще позвать, – сказал Козьма Миныч, – мой это приказчик. Со мной и пришел.

– Что ж, это можно, – согласился судейка. – Ступай за нами, эй ты, борода! – крикнул он.

Козьма Миныч, судейка, Тихон и стражник с фонарем стали спускаться по узкой лесенке.

На ступенях валялась шапка Дорофея, а на одной стояла лужа крови, медленно капавшей со ступени вниз.

Дверь в подклеть была открыта. В маленькие, забранные решеткой оконца вверху заглядывали лучи низкого утреннего солнца, и было довольно светло. Только кованый сундук у наружной стены под окном был в глубокой тени.

Козьма Миныч и судейка разом подошли к нему. Крышка была откинута, и сундук пуст. Судейка для верности ощупал его рукой.

– Видишь, Козьма Миныч, – произнес он с торжеством. – Как же не они, страдники? Ты говоришь, – с чего б им убивать его? У Дорофей-то Миныча, сказывают, с казны сундуки ломились. С достатком был покойник. Вот и польстились, сукины дети! Тотчас их в кандалы велю и в темную.

– Да, может, не они вовсе, – проговорил Козьма Миныч. – Спужались они сильно, как увидали.

– Как не спужаться, Козьма Миныч. Знают, чай, что головы не сносить.

Козьма Миныч с судейкой обошли подклеть, но больше никаких сундуков, где могли храниться деньги, в ней не было.

Они вышли и заперли за собой дверь. Тут же на полу валялся замок, и в нем торчал ключ на порванном гайтане. На том же гайтане болталась и небольшая иконка. Гайтан был разорван, и концы все в крови.

– Ишь, убийцы окаянные! Видно, допрежь убили, а там гайтан сдернули! В крови весь.

Судейка поднялся первый.

– Козьма Миныч, – сказал он. – Которые твои, вели пройти – ну хоть в горницу.

Козьма Миныч распорядился, и пришедшие с ним работники один за одним прошли в горницу, где лежало тело Дорофея.

– А тех всех, – обратился судейка к стражникам, – вяжите и в приказную избу гоните.

– Да что ты, побойся бога! – поднялись крики среди работников.

– Нас-то за что?

– Козьма Миныч, заступи! Ты ж видал, с церквы мы шли!

– Говорил я, братцы, – сказал Козьма Миныч. – Не слушает судейка. Сказывает, коль нет на вас вины, отпустят.

– Батюшка, Козьма Миныч! – кричали работники. – Уж как заберут, так не вытти живым! Сам знаешь. Шкуру спустят. Кости все переломают.

Стражники, не слушая, скручивали им за спиной руки. Когда дело дошло до конюха, Степка вцепился в него и пинал ногами стражников, крича сквозь слезы:

– Не пущу! Не дам Спиридона! Дяденька, не вели им Спиридона вязать!

– Оставь, Степка, вишь, судейка говорит, может, они тятьку твоего зарубили.

– Врет он, врет! Не может того статься! Не они то вовсе! Знаю я! Пусти! Не смей! – кричал он в отчаянии, цепляясь за руки стражника, скручивавшего Спиридона.

– Знаешь, говоришь? – обратился судейка к Степке. – Чего ты знаешь, сказывай!

Степка испуганно смотрел на него, но не мог ничего выговорить.

– Оставь его, – сказал твердо Козьма Миныч. – С горя сам не знает, чего говорит, да и конюха того, видать, жалеет. А, может, тут их покуда оставишь? Может, и