Балахонцы не послушали посланья нижегородцев и пошли ратью на Нижний. Хорошо, что воевода Алябьев так и рвался в бой и войско наготове было. Как только караульные донесли, что по дороге от Балахны рать идет, он сразу же вывел за ворота стрелецкие полки и посадских, которые своей охотой пошли в ополчение, и ударил на балахонцев.

Горожане высыпали на стены смотреть, что будет. В городе тревога поднялась. А ну как одолеют балахонцы? Может, за ними еще литовские полки идут – разорят тогда Нижний. Купцы лавки стали закрывать, бабы вой подняли. С базара разбежались все. Но скоро те, кто на стенах был, увидали, что нижегородцы одолевают. Балахонцев, должно быть, много полегло, хоть со стен и не разглядеть было, кто падает. Видно было только, что балахонцы стали поворачивать и побежали назад по своей дороге, а нижегородцы за ними.

Алябьев на своем вороном коне поскакал впереди стрельцов. Скоро и не видно их стало.

Разошлись все со стен, торговцы стали снова лавки открывать, хозяйки за стряпню принялись. Прибежал и Нефед домой. Отец его спрашивает:

– А Степка где же?

– Не знаю, – сказал Нефед. – Он со мной на стене не был. Как с утра ушел, так и не видал я его.

– Ты бы его поучил, Козьма Миныч, – сказала Домна Терентьевна. – Вовсе от рук отбился мальчишка. Матки и слухать не хочет. Без отца растет – сирота.

– Дорофей-то тоже не очень его учил, – заметил Козьма Миныч. – А надо. Вот придет, постегаю его.

Но Степка не приходил. И отужинали и спать собрались, а его все не было.

Домна Терентьевна опять причитать принялась. Козьма Миныч послал Нефеда к мальчишкам, с кем Степка знакомство водил. Нигде его не было.

Наконец, уж ночь была, привел Тихон за ухо сына своего Терешку и велел ему сказывать хозяину, что ему Степка говорил.

Терешка ревел благим матом, отец дал ему тумака, а Козьма Миныч сказал:

– Говори, Терешка!

– Степка не велел, – с ревом пробормотал Терешка.

– Говори тотчас! – крикнул Тихон. – Не то всю шкуру спущу.

Терешка еще пуще ревел.

– Брось его, – сказал Козьма Миныч Тихону. – А ты, Терешка, не бойся, ничего тебе не будет. Чего тебе Степка сказывал?

– За ворота Степка сбирался, – всхлипывая забормотал Терешка. – Меня кликал. Да я забоялся… Охота, мол, поглядеть, как страженье бывает.

– Ах он паскудыш! – вскрикнула Татьяна Семеновна. – Убьют его, беспременно убьют. Он бы и Нефедушку увести мог. Вот назола свалилась!

– Помолчи, Татьяна Семеновна, – остановил ее Козьма Миныч. – Домне, мотри, не сказывай. Я пойду в приказную избу, поспрошу, может, там кто знает. А ты, Тихон, не трожь Терешку.

Но Тихон все-таки постегал сына для острастки, и Терешка признался ему, что Степка не взлюбил хозяина их и Нефедку – оттого и сбежал.

Тихон еще постегал сына и строго-настрого наказал, чтоб он про то и думать не смел никому говорить – ни Козьме Минычу, ни Домне Терентьевне или Марфе Дорофеевне.

В приказе ничего про Степку не знали. Обещали Козьме Минычу, коли будет от воеводы Алябьева гонец, спросить его, не видал ли парнишку.

Домна Терентьевна и Марфуша плакали, не осушая глаз, не слушая уговоров Козьмы Миныча – погодить, что гонец скажет.

Дня через три прискакал гонец, привез весть, что до самой Балахны догнал воевода Алябьев балахонцев. Побил народу без счета, а кто жив остался, поцеловали крест Василью Иванычу. А воевода оттуда прямо, не заходя в Нижний, пошел на юг к Мурому, чтобы и Муром от воров отбить и велеть муромцам царю Василью вины принести и крест поцеловать.

Про Степку гонец ничего не слыхал.

Так и пропал Степка.

Часть четвертая

В Тушине

I

Долго болел Михалка, уйдя из Тулы, а когда очнулся, зима была. Лежал он в крестьянской избе, баба какая-то молодая за ним ходила, ребятишки пищали, и никак он сперва не мог в толк взять, как он там очутился. Потом понемногу стало ему вспоминаться то одно, то другое.

Вспомнилось, как Иван Исаич обнимал его на соборном крыльце в Туле и наказывал искать Дмитрия Иваныча и с ним за волю биться. Потом не стало Иван Исаича, а он сидел на каком-то крылечке на площади, Невежка его тормошил и тащил куда-то. Потом шли они дорогой уж за Тулой, и Савёлка к ним пристал, все спорил с Невежкой и его, Михайлу, тоже куда-то тащил.

И тут вдруг ясно он вспомнил, что́ Савёлка говорил: только лишь за ворота вышли они всем ополченьем и с посадскими, народ им стал встречу попадаться и сказывали, что неподалеку, в Крапивне будто, стоит сам Дмитрий Иваныч с войском. Савёлка и звал Михайлу к нему, а Невежка не пускал.

Как вспомнил про то Михалка, так за голову схватился. Ну не дурни ли они были! В Туле они сидели, не знали, что Дмитрий Иваныч близко, ну, а как вышли да узнали, им бы сразу стать и сказать: «Не поведем мы Иван Исаича и других к царю Василью, пойдем всем войском к Дмитрию Иванычу». Ну что бы посадские против казаков да мужиков поделали? А они, как бараны, шли да шли, прямо в царский лагерь. Сдали там воевод, забрал их Василий Иванович, колодки набить велел, а из казаков многих тут же стрельцы побили. Мужики больше еще с дороги разбежались. Разве устережешь столько народа. Вот и они с Невежкой и с Савёлкой тоже ушли.

Невежка звал домой. Но Михайла не согласился. Помнил он последний наказ Иван Исаича и из воли его выйти не хотел. Как Иван Исаич до последнего часа за волю бился и голову за нее сложил, так и он будет. Простились они с Невежкой и пошли разыскивать Дмитрия Ивановича.

Пришли они было с Савёлкой в Крапивну – говорят: был Дмитрий Иваныч, да ушел в Калугу. Побрели к Калуге. А тут зима подошла, да и свалился он, Михайла, не доходя Калуги, в Дурасове селе – трясовица привязалась, да такая злая – без памяти целый день пролежал, на другой опамятовался, да слабей малого младенца. Сперва-то никто их с больным не хотел в избу пускать. В последней уж избе по порядку стал Савёлка у бабы Христом-богом проситься. А она говорит:

– Куда я вас, двоих мужиков, пущу? Я одна с ребятами. Проваливайте подобру-поздорову!

А Савёлка ей:

– Помрет парень, на твоей душе будет грех.

А она:

– Да кто вы такие, бог вас знает. Времена ноне не тихие. Как-то