Болотников с Шаховским пошли на стену посмотреть, что там москвичи затеяли. Постояли, посмотрели. Болотников только рукой махнул. Какая тут мельница! Злое дело задумал Шуйский. Коли ему не помешать – и они все и город самый пропадет. Вода в Упе уж и сейчас подниматься стала, а как кончат они плотину, затопит река весь город, коли не разрушить плотины.

Сразу же надо вылазку сделать, благо казаки так в поле и рвутся. Шаховской сказал: «Пускай их Петр Федорович ведет». Болотникову не очень это по душе было, не сильно он царевичу Петруше верил. Но Шаховской на своем стоял, говорил, что казаки за царевичем с охотой пойдут, недаром многие с ним с самой Волги пришли.

Когда объявили в лагере, что ночью вылазка будет, там веселье поднялось. Казаки пищали чистили, коней выводили. Но Шаховской не велел коней брать. Зачем им кони, помеха одна. Плотину у самой стены городской строили, только из ворот выйти. Да и пищали только одной сотне велел взять, а другой – топоры и крючья.

Как из ворот выйдут, так сразу же к плотине бежать надо, рубить ее, бревна растаскивать, покуда другая сотня караульных бить будет.

За полчаса все дело кончить надо, раньше чем в царском лагере про то узнают и помогу пришлют.

На словах все это выходило складно, а на деле иначе вышло. Казаки в пешем строю не привыкли биться, а топорами да крючьями работать и того меньше. Сразу видно стало, что неладно все задумано было.

Петр Федорович вывел свою сотню из ворот и бросился с ними к землянкам, чтоб перебить стрельцов раньше, чем они со сна очухаются. А вместо того там в ту же минуту тревога поднялась – трубач сбор затрубил, стрельцы выскочили с пищалями, точно только их и ждали.

С городской стены караульные казаки крик подняли. Показалось им, что от царского лагеря целое войско идет. Шаховской велел Печерице еще сотни две выводить на конях.

У самой плотины караульные тоже стрельбу подняли, только что казаки принялись бревна рубить.

Ночь ненастная была, дождь так и лил, не видно ничего.

Петр Федорович из сил выбивался, кричал, размахивал саблей, звал за собой на стрельцов. Те, как высыпали из землянок, выстроились и палили дружно из пищалей так, что и не подступиться к ним. А трубач все трубил, и со стены караульные кричали:

– Царское войско идет! Спасайся!

И вдруг от плотины кто-то крикнул:

– Гей, хлопцы! Обойшли нас! Тикай швыдче!

Тут уж такое поднялось, что не только Петр Федорович, а и сам Шаховской ничего поделать не мог.

Казаки побросали топоры и крючья и кинулись к воротам. Оттуда как раз Печерица свои конные сотни выводил. В воротах все закрутилось. Пешие казаки в город рвутся, кони пугаются, топчут их, крики, визг, команды никто не слушает.

Еле прорвался Печерица из ворот, не успел своих выстроить, как от царского лагеря целый отряд стрелецкий прискакал. Те, что с Петром Федоровичем у землянок бились, сразу очутились между двух огней. И сзади, у землянок, стрельцы и спереди стрельцы конные, а они – пешие и сами не знают, куда стрелять.

Петр Федорович не струсил, крикнул: «За мной, казаки!» и подскакал к Печерице.

Но казаки за ним не побежали, а бросились врассыпную – кто к реке, кто в поле.

Много их тут побили стрельцы.

Печерица храбро бился со стрельцами, пока от царского лагеря еще подмога пришла, а Шаховской со стены велел отбой трубить, уводить казаков в город.

Так и кончилась ничем казачья вылазка. Про плотину, из-за которой все затеяно было, под конец точно и забыли совсем, никакого ей вреда не сделали.

Ропот поднялся в войске. Казаки жаловались, что их пешими выпустили против стрельцов и подмоги им во-время не прислали, точно на убой повели. Петра Федоровича ругали. Он говорил, что если б ему своих казаков дали, которых он привел, он бы прогнал стрельцов. А эти не слушали его, оттого и побили их столько.

В лагере что ни день ссоры начинались – и у казаков с мужиками, и между собой у казаков. А из лагеря хоть не выходить совсем. Посадские прознали про неудачную вылазку и всячески издевались над казаками. Уличные мальчишки и те им проходу не давали.

Печерица советовался с Шаховским – что делать? Оголодали казаки, как бы беды не вышло. Раздразнят их посадские, они могут с саблями на народ кинуться, весь город кровью зальют.

Болотников видел, что плохо им приходится, еще никогда так худо не было. И голод в городе, и плотина подвигается, того и гляди затопит город, а главное – все врозь смотрят, точно и не за одно дело бьются.

Осень холодная стояла, октябрь наступил ненастный. Десятого числа, как только утро настало, вышли люди из домов, смотрят – все лужи, все канавки до краев водой полны. Мужики, жившие в землянках, выбежали, говорят: залило их совсем. И все прибывает вода.

Посадские совсем головы потеряли, перепугались, не знают, что делать. Сбежались все на соборную площадь, ахают, кричат, перекоряются.

А тут бабы начали приставать, говорят: есть в городе старик-ведун, он сулит воду отвести, коли ему старики боковушу поставят.

Не все ему, конечно, верили, а все-таки – почему не попытать? Он говорил, что это все бесовская работа, а он против бесов заговор знает.

Пообещали ему келейку поставить, и он сразу же пошел на реку, к самой городской стене, скинул рубаху, перекрестился и полез в воду.

Вода забурлила, закрестились все, кто за ним пришел, – должно быть, воюет старик с бесами. Долго не вылезал старик, думали – уж потонул, а он вылез, весь в тине, разевает рот, а сказать ничего не может.

Все-таки приступили к нему, спрашивают: одолел ли бесов?

А он, как отдышался, говорит:

– Где там! Нагнано их там двенадцать тыщ бесов! Шесть-то тыщ я прогнал, а шесть – не идут, Шуйскому служат, кинулись на меня, всю рожу расцарапали.

И правда, все лицо у него в крови было.

Плакал он сильно – такой труд принял, а келейки так и не получит.

Про то и поминать нельзя было. И так старики сердиты были, что поверили дурню старому.

А вода все прибывает. Уж дома начала заливать, скарб весь домашний подмочило. Во дворах скотина мычит, овцы блеют. Лошади ржут, копытами по