рыбы в этих старицах хватит ему, чтобы прокормить своих голопузых. Не пропадут. Лишь бы никто ничего не узнал, не пронюхал. Иначе за два-три дня вычерпают все старицы-пруды. Он единственный кормилец и обязан беречь семью. Не время сейчас о других думать. Смотри, чтоб сам не околел.

Солнце еще только склонилось к западу, когда он дошел до аула. Появляться на глазах людей с добычей в мешке было бы совсем некстати. Он решил дождаться темноты и прилег у склона холма. Должно быть, намучился за день и не заметил, как уснул. Проснулся, почувствовав, что продрог. Открыл глаза и поразился. Над ним висела полная луна. Все утонуло в ее молочном свете. В неземной тишине зыбится голубоватый холм. Мир, казалось, погрузился в безмятежно-сказочный сон.

* * *

Вот так нежданно-негаданно заглянула удача в оскудевшую юрту Борибая. Соседи, знакомые вскоре почуяли, откуда так сладко тянет иногда жареным. В отсутствие хозяина стали осторожно расспрашивать детишек, но они, успевшие познать муки голода, упорно отмалчивались. Так прошла неделя-другая. Вся семья кормилась рыбой из старицы. Как-то отец, оставшись наедине с сыном, намекнул, что грешно пользоваться тайком божьим благом, нужно поделиться с людьми, но Борибай только разозлился и приказал отцу, чтоб он помалкивал.

* * *

Сегодня он возвращался в аул позднее обычного. Не густо было в холщовом мешке. Не раз исходил он от берега до берега старицу, намаялся крепко, но весь улов — пять-шесть небольших сазанов. Ну, что ж, утешал он себя, видно, раз на раз не приходится, нужно довольствоваться тем, что есть, и уповать на завтра. Он быстро собрался и пошел привычной дорожкой домой. Только какая уж дорожка в пустыне? Еле заметная тропинка, заросшая верблюжьей колючкой и лиловой корявой полынью, вела к аулу. Тень заметно удлинялась, настал намаздыгер — пора послеполуденного намаза. Неподалеку промчались вдруг зайцы, прошмыгнула, мелькнув рыжим хвостом, лиса, и бывалый охотник встрепенулся весь и с досадой подумал, что как назло не взял с собой ружья.

Он взобрался на бугорок, занесенный песком, сбросил с плеча мешок, решив присесть, снять заскорузлые, старые сапоги, перемотать портянки на натертых ногах, и только было опустился на одно колено, как вдруг недоброе ощущение будто пронзило его. Он вздрогнул, мгновенно оглянулся и тотчас увидел два черных глазка направленной на него двустволки. Расстояние между ним и ружьем было не более пяти-шести шагов, и в голове его мелькнула мысль, что до трезубой остроги, только что отброшенной в сторону, он не успеет дотянуться.

— Убери руки! Стрелять буду! — раздался неприятный, сиплый голос.

Обросший, в грязных лохмотьях верзила, широко расставив ноги, целился в него. В ввалившихся глазах застыл голодный блеск, щеки запали, грудь распахнута, руки отчего-то мелко-мелко дрожат. Не человек — страшилище!

Борибай выпрямился. Подавляя страх, намеренно простодушно сказал:

— Эй! Что надо? Убери свою колотушку!

Одним глазом, однако, покосился на острогу. Незнакомец явно затевал что-то недоброе и вовсе не намерен был вступать в переговоры.

— Кинь сюда мешок с рыбой! Живо! Не то мигом отправлю в рай.

Голос гудел, будто из бочки. Борибай пустился на хитрость.

— Откуда ты взял, что в мешке рыба? Напрасно заришься, милок.

— А что там?

— Тряпье. Рубаха, портки.

— Нашел дурака! Я слежу за тобой с самого Тущи-куля. Знаю!

— Зачем тебе протухшая рыба? У тебя ружье. Дичи-зверья вокруг полным-полно. Вот и поживись!

— Некогда мне тут с тобой язык чесать, понял? Заткнись и давай мешок, не то на месте уложу!

Борибай струхнул не на шутку. Как ему в безлюдной степи от страшилища этого отвязаться? До аула далеко, ни одна живая душа на помощь не успеет. Делать нечего, подошел к соблазнительно бугрившемуся в сторонке мешку. Верзила, выставив ружье, настороженно следил за каждым его движением. Борибай поднял мешок и швырнул к его ногам грабителя.

— На, подавись! Отольются тебе детские слезы, изверг!

Тот ловко сграбастал добычу и торжествующе усмехнулся. Весь вид его говорил: "Ну вот, давно бы так! А то попусту голову морочишь".

Потом, не торопясь, развязал мешок, заглянул в него и, убедившись, что там действительно лежит рыба, пошел прочь.

И тут Борибай взорвался. Отпрянув, схватил острогу и в бешенстве, брызгая слюной, бросился на опешившего насильника.

— Отдай ме-ме-мешок! Заколю!!

И то, что у врага двустволка, и то, что по сравнению с нею острога — жалкая игрушка, в этот миг напрочь вылетело у него из головы. Он подсознательно чувствовал только одно: какой-то бродяга, оборванец, средь белого дня отнял у него добычу, лишил его детей единственной пищи, унизил, оскорбил его и потому лучше уж погибнуть, чем снести такой позор.

У верзилы, должно быть, не было больше желания связываться с ним. С презрительным спокойствием закинув ружье за плечо, он смерил его взглядом, пророкотал:

— Не ерепенься, батыр! Опомнись! Из-за двух-трех рыбешек не подохнешь. Наловишь завтра еще. Но то, что промышляешь втихомолку божьим даром, не делает тебе чести, конечно. Я силком отнял у тебя эту торбу, чтобы проучить, наказать. Не думай, что я отъявленный разбойник с большой дороги. Или шакал голодный. Нет! Но учти — завтра же приведу сюда, к этой старице, всю свою голытьбу. Разве не говорят казахи: "Один не давись, лучше поделись", а?

В груди Борибая заныло, будто он проглотил отраву. Э, негодяю этому, значит, мало, что он отнял рыбу, он еще собирается своих голодранцев, какую-то шантрапу облагодетельствовать. Э, нет, браток. Не выйдет! Борибай, распаляясь, еще грозней надвинулся с острогой.

— Сейчас же отдай мешок! Слышишь?!

Голос его срывался, зубы выстукивали дробь.

Верзила и ухом не повел. Только ухмыльнулся.

— Размахался копьем, глупец! Эдак ненароком потроха мои выпустишь. Боишься, рыбы в старице всем не хватит? Хватит! И не пугай меня напрасно. Пуганый.

— Да я тебя! — кипятился Борибай.

— Отстань! Пошутили и довольно. Не больно охота трепаться с тобой.

Верзила повернулся и пошел, не оглядываясь, по склону песчаного бугра. Ослепленный яростью, Борибай, целясь в голову наглого насильника, метнул что было силы острогу. И то ли дрогнула рука, то ли сама смерть обошла его врага, но острога, описав дугу, пролетела мимо. Верзила резко остановился, глянул, будто не веря глазам, на острогу, вонзившуюся рядом в песок, потом повернулся к Борибаю. Тот стоял с открытым ртом ни жив, ни мертв. Незнакомец, ничего не сказав, махнул рукой и широко, вразвалку, зашагал дальше. Борибай долго смотрел ему вслед. Странный путник, встретившийся ему в безлюдной степи, уменьшаясь, все удалялся и вскоре будто растворился в мареве…

Одинокий и жалкий, застыл Борибай на гребне песчаного холма.