кивнул снова. – Дилл и Джим! Это потрясающе, деда, – сказала она, все еще сжимая в руках книгу. – Жаль, что мы не можем оба поговорить об этом с бабушкой. Интересно, читала ли она эту книгу?

Пока Прия распространялась о книге, Мукеш осознал, что она обратила гораздо больше внимания на второстепенных персонажей, тогда как его больше затронула основная линия повествования. Прия напомнила ему Алейшу. Молодежь очень наблюдательна.

– Я думаю, ты можешь находить в книгах много скрытых значений. В этом и есть смысл, – неуверенно сказал Мукеш, надеясь, что транслирует хотя бы часть мудрости Аттикуса Финча.

И Прия согласно кивнула.

– Деда, ты совершенно прав! Бабушка тоже это говорила, но эта книга более сложная, чем те, что мы читали с ней вместе.

– Она так говорила? Бабушка была очень мудрая.

Рохини разбирала в телефоне электронную почту, писала письма и одновременно, улыбаясь, наблюдала за отцом и дочерью.

Мукеш тоже ей улыбнулся. Лучшего он не мог и желать. Перед ним была его внучка, больше не запертая в собственных мыслях, в своем собственном маленьком мире. Он вспомнил, как Наина и Прия вместе хихикали над каким-нибудь книжным персонажем, отпускали остроты. Тогда он их не понимал, теперь же знал, что Глазастик, Аттикус и Джим были так же реальны для Прии и для него, как собственная семья. Теперь он это понимал.

Глава 29. Алейша

Она шагала рядом с отцом, маленькая ручка пятилетнего ребенка свободно держалась в его руке. Подушечками пальцев она ощущала его шершавую ладонь. Подошвы кроссовок слегка скользили по покрытому песком настилу, и она крепче ухватилась за его руку. Они шли к морю. Девочка пока его не видела, просто доверяла словам, что они идут именно туда.

Они шли через лес. Не было видно ничего, кроме высоких деревьев, тонких стволов и длинных, остроконечных зеленых листьев. «Ели», – сказал ей отец. Она была в еловом лесу, слышала птиц и лающих вдали собак, хотя звук был такой, будто они были рядом с ней. Девочка все время поворачивалась, чтобы посмотреть. Отец велел ей перестать дергаться, он все время терял равновесие.

Алейша не хотела, чтобы папа терял равновесие, не хотела, чтобы он упал. Тогда она осталась бы совсем одна в целом мире, лишенная всякой возможности попасть домой. Ее мать повезла Эйдана в Кромер[50]. Он категорически не хотел идти на пляж, особенно, если там нет ничего интересного; ему просто хотелось поесть или пойти в зал игровых автоматов. Он хотел увидеть причал. Его друзья были здесь прошлым летом, и он хотел иметь возможность сказать, что тоже его видел.

Сегодня были только Алейша и Дин. Как только она почувствовала свою маленькую руку в большой руке отца, она сжала ее чуть сильнее, чем надо. Девочка не знала, чего ожидать. Она не очень хорошо видела, что находится впереди, но заметила тусклое мерцание, пробивающееся сквозь деревья, а потом оказалась на линии, отделяющей лес от пляжа. Сушу от моря. Жизнь от того, что ощущалось ею как небеса.

Она огляделась. Единственное, что было видно теперь, это молочно-белый, золотой песок. Злаковые травы. Такие высокие, наверное, даже выше ее, тянущиеся вверх и в некоторых местах касающиеся неба. Песок на дюнах выглядел теплым, потому что свет падал на пляж лишь местами, оставляя остальное в темноте.

Они продолжали идти, и Алейша, наконец, почувствовала в себе достаточно смелости, чтобы отпустить руку отца. Она чувствовала, как ее ноги проваливаются во влажный песок. В некоторых местах песок был пропитан водой и похож на грязь. В других местах он был мокрым, но твердым, и по нему было легко идти. Мокрый песок был темнее – в более пасмурный, сумрачный день она точно могла бы назвать его грязью. Но не сегодня. Сегодня он был слишком совершенен.

Она ощутила хруст под ногами, и, когда посмотрела вниз, увидела ракушки. Тысячи и миллионы ракушек. В обычной обстановке она бы бросилась их собирать и набрала бы сколько смогла. Но сейчас все было не так. Ей не хотелось все разрушить. Озирая пляж, она увидела фигуры, людей и собак, рассеянные вдоль горизонта. Девочка недолго на них смотрела. Они продолжали шагать; она знала, что море уже недалеко. Она увидела тонкий слой воды на поверхности песка, в нем отражались солнце и небо.

Она обернулась в поисках отца и увидела его позади себя, немного слева, на песке, который она оставила непротоптанным, нетронутым. Он стоял позади какой-то фигуры, бесформенного предмета в пейзаже.

Она вприпрыжку побежала к нему, не возражая против того, чтобы сделать крюк. Сегодня она рано или поздно доберется до моря, хотя, наверное, слишком холодно мочить ноги. Теперь она увидела, что он машет ей рукой, подняв ее высоко над головой, выше деревьев.

Когда она приблизилась, то поняла, что бесформенный предмет – это тюлень. Старший брат говорил ей, что здесь, в Норфолке, водятся тюлени. А когда она подошла еще ближе, то увидела, что у тюленя на боку была дыра, и вокруг нее жужжали мухи, на миг солнце осветило кожу, и она заметила, что плоть вокруг дыры начинает втягиваться внутрь, выделяя какую-то жидкость, не кровь и не воду.

Она никогда прежде не видела тюленей. Теперь же оказалось, что она никогда не видела тюленя живым. Алейша продолжала пристально смотреть; не отрывая взгляда. Откуда взялась эта дыра? Что она означает? Глаза отца были устремлены на нее, и она чувствовала, что у нее начинает болеть голова. Знакомая боль. Та, что приходит перед слезами, после грусти или гнева.

Она почувствовала на плече руку отца, и ей захотелось уткнуться ему в живот, отгородиться от тюленя, бесконечного неба, пляжа и не видеть ничего, кроме черноты, не чувствовать ничего, кроме пропахшего плесенью отцовского пальто. Ее слезы поначалу были бесшумными; холодные и липкие, они ползли по ее лицу, но потом началась истерика. Сначала Алейша была растеряна, а потом – просто убита горем и никак не могла остановиться. Она не могла представить себе ничего хуже, чем быть сейчас этим тюленем. Гниющим. Умирающим. Мертвым.

– Алейша, – говорит Дин своей пятилетней дочери. – Тебе незачем расстраиваться. Существа постоянно умирают. Это неважно.

Она не была расстроена, просто ничего не чувствовала и смотрела на свои руки. Женщина-полицейский все еще сидела на стуле напротив нее. Ее рот открывался, закрывался, она произносила слова: «плохая новость», «найден посторонним человеком», «очень жаль», но в комнате царила тишина. Единственное, о чем могла думать Алейша – это тюлень; воспоминание было отдаленным, как слова, написанные кем-то другим в романе, но тем не менее она чувствовала, как ее сердце болит. Как могла Алейша горевать по тюленю и в то же время ничего не чувствовать, когда ее брата, ее Эйдана сбил поезд?

Она проследовала за женщиной-полицейским в прихожую, попрощалась, а ее лицо застыло в сюрреалистичной, холодной и бесстрастной улыбке.

Она, точно призрак, побрела на кухню, подошла к холодильнику, посмотрела на записки Эйдана, пытаясь найти отгадку. Прочитав одну, Алейша оторвала ее от холодильника, слушая мягкий звук отдираемой бумаги,