Выслушав короткий и содержательный рассказ Жакова, декан факультета МЭО воспринял его на удивление самым положительным образом. Он горячо поздравил своего студента с таким высоким достижением, подчеркнув, что его выигрыш в престижном международном конкурсе делает честь институту, факультету, кафедре французского языка и всему профессорско-преподавательскому составу МГИМО. Да чего там — всей советской системе высшего образования! Знай, Европа, наших!

Наполненный неподдельным юношеским энтузиазмом Валентин Шепилин сходу ответил Жакову, что факультет и институт, конечно же, помогут ему в элементарном вопросе получения вполне заслуженных призов из Парижа. Возможно, ещё и сами дополнительно отметят высокие достижения студента, чтобы поставить его в пример другим!

Однако декан попросил обрадованного Жакова немного подождать у него в приемной — чтобы дать ему короткое время для формальной консультации с ректоратом по поводу технических деталей.

Минут через пятнадцать профессор Шепилин вышел из своего кабинета к Жакову немного более напряженный и попросил его коротко изложить суть вопроса и свою просьбу на бумаге. После того, как Жаков довольно быстро закончил свою писанину, декан взял эту его не то объяснительную записку, не то заявление и куда-то ушёл, оставив студента ещё немного подождать в приемной.

Это "небольшое" ожидание затянулось на долгие три часа. По мере того, как шло замедлявшееся время, в душу Жакова проникали сомнения и страхи. Он начинал чувствовать, что дело "запахло керосином". Он вообще давно умел правильно читать чужие мысли и видеть на расстоянии, объяснять и даже иногда предсказывать события, но ещё не знал мудрёного научного слова "экстрасенс".

Разборки у декана (2): разворот на 180 градусов.

Когда декан факультета, наконец, вернулся к себе в кабинет неизвестно откуда после "формальных консультаций по техническим вопросам", он выглядел совершенно другим человеком, как будто его подменили. Его лицо было серо-зелёным, как у покойника, и от былого, утреннего радушия не осталось и следа.

Жаков ещё ни разу в жизни не сталкивался с оборотнями и зомби. Умница, душа факультета и тонкий интеллигент Шепилин испарился в воздухе, превратившись в жуткого вурдалака, пахнущего смертью, подвалами Гештапо, пытками, расстрелами, концлагерями и ГУЛАГом.

И это злобное, наводящее ужас существо — живой, ходящий и говорящий труп — сухо пригласило Жакова из приемной обратно в кабинет. И не усадило снова к журнальному столику и не напоило чаем с плюшками, а оставило стоять — официально, напротив себя, прямо перед массивным руководящим столом.

Намеренно выдержав подчёркнуто долгую и угрожающую паузу, преобразившийся в страшного держиморду декан Шепилин вдруг обрушил на утомлённого трёхчасовым ожиданием бедного студента потрясающе грозную, чудовищно лживую и патетически обличительную речь советского администратора-сталиниста в духе генерального прокурора СССР Андрея Януарьевича Вышинского, выступавшего на показательных процессах врагов народа во время бериевских чисток 1930-х годов.

Её суть сводилась к тому, что Жаков совершил чуть ли не измену Родине, страшно опозорив факультет и институт, всю советскую систему высшего образования, в своей мещанской и обывательской погоне за призрачными и ничего не стоящими мелкобуржуазными призами из погрязшего в разврате и коррупции империалистического Парижа, которыми коварные спецслужбы Запада пытались купить его подлое предательство великих идеалов нашей родной Коммунистической партии и любимого Советского правительства во главе с дорогим и мудрым руководителем, многоуважаемым товарищем Леонидом Ильичём Брежневым.

Как мог, он, советский студент ведущего и привилегированного идеологического ВУЗа, которому были оказаны великая честь и доверие правительства, партии и комсомола, так глупо и наивно попасться в расставленные подлыми и коварными иностранными разведками сети, лишь слегка закамуфлированные под мнимый лингвистический конкурс?!

Как могли его, комсомольского активиста, будущего международника, советского бойца переднего края идеологической войны с мировым империализмом, обмануть яркие, но пустые западные ярлыки и наклейки с дисков иностранных исполнителей, занимающихся преступным отвлечением внимания рабочего класса и трудового народа Франции от их священной борьбы против эксплуатации правящим классом буржуазии и мировым капиталом?!

Но страшное преступление уже совершено. Назад пути нет. Теперь от степени откровенности Жакова с партией и институтом, от искренности и полноты его признаний, зависела только степень наказания: будет ли он просто отчислен из МГИМО или, вдобавок, ещё и сядет в тюрьму за шпионаж и измену Родине. Хотя за такое полагалось бы расстреливать без суда и следствия, как в добрые старые времена великого Сталина.

После чего наводящий ужас оборотень-сталинист Шепилин вывел ошарашенного Жакова в приемную и приказал ему под надзором своей секретарши написать самым подробным образом новую объяснительную записку на имя ректора МГИМО с изложением всех деталей его "преступления", с указанием всех причастных к нему лиц, графика всех его телеграмм в Париж, всех "отгаданных" слов, которые явно были кодированной перепиской со шпионскими службами Запада.

Потея и краснея, Жаков сочинял и строчил часа полтора-два, исписав убористым почерком почти десяток страниц стандартного печатного формата А-4. Отдав написанное секретарю декана, Жаков был временно отпущен на волю — под своеобразную подписку о невыезде, до уведомления о последующей процедуре разбирательства.

Сталинистское зазеркалье.

Произошедшее в кабинете декана поразило Жакова как громом. До сих пор его хождения по мукам носили довольно абстрактный характер. Вельможный советский держиморда Лапин, стоявший во главе Гостелерадио СССР, прислал ему по почте явную бюрократическую отписку. Но она не содержала никакой лжи: "Гостелерадио СССР не имеет никакого отношения к французскому радиоконкурсу и помочь в получении призов из Парижа не может."

Формально придраться тут было не к чему. Просто, коротко и логично. Без выкрутасов, лжи и подтасовок. Лапин, действительно, не имел прямого отношения к конкурсу "Радио Франс Интернасьональ", и его ведомство не было обязано помогать каждому встречному советскому студенту, которых миллионы. Могло помощь, но не стало. Жаль, но не смертельно.

"Левые" походы Жакова в притворное советское общество дружбы "СССР-Франция" и в игрушечный Комитет молодёжных организаций СССР оставили у него в душе неприятный осадок очередного прикосновения к брежневской аппаратной формалистике, номенклатурной трусости, карьеризму и совковому конформизму чинуш от "дружбы народов", прикидывавшихся самостоятельными.

Но они не вызвали у встроенного в эту насквозь лживую советскую систему студента МГИМО ни чрезмерного удивления, ни революционного отторжения. Инициативник Жаков для них был чужим и внешним элементом, и они формально не обязаны были разбиваться в лепёшку, чтобы ему помочь. Могли, но не стали. Обидно, но не смертельно.

А вот то, что случилось в кабинете у декана родного факультета МЭО, в стенах родной альма матер — МГИМО, было совсем иным. Здесь Жаков был своим.