сир, поскольку они, несомненно, касаются всех нас, – сказала Алиенора, упреждая его, – это избавит вас от необходимости посещать меня и рассказывать мне лично. – Она села на низкий стул перед ширмой, скрывавшей кровать Людовика, давая понять, что она здесь надолго. – Что происходит?

Ответил ей брат Людовика, Роберт де Дрё:

– Мы должны были встретиться с немцами завтра, но они уже переправились через рукав Святого Георгия.

– Это не входило в планы; мы должны были присоединиться к ним, – сказал Людовик.

– Комнин не позволил немцам войти в город, – объяснил де Бретёй. – Их поместили в его летнем дворце за стенами, а еду им приносили и продавали. Комнин отказался посещать немецкий лагерь, а император Конрад не хочет входить в Константинополь без своей армии. Каждый из них боится предательства со стороны другого.

Одон Дейльский забормотал над своим аналоем о том, мол, чего еще ожидать от немцев и греков. Де Бретёй отпил вина.

– Немцам было приказано переправиться через рукав, и нам тоже. Когда мы отказались, нам перестали поставлять продовольствие и натравили на нас племена неверных, а греки стояли в стороне и ничего не предпринимали. В какой-то момент я подумал, что мы все погибнем. – Он потрогал царапину на виске. – Когда мы послали депутацию к императору, он заявил, что ничего не знал об этом, и сказал, что все исправит, но солгал. Он, должно быть, и отдал тот приказ о лишении нас продовольствия и ничего не сделал, чтобы предотвратить набеги неверных. Он дал понять, что мы для него не лучше саранчи, но он хочет, чтобы мы сражались и умирали, а его войска смотрели на это, ковыряя в носу. – Губы де Бретёя искривились. – Нас используют, сир, причем люди, которые сами не лучше неверных. Император заключил двенадцатилетнее перемирие с племенами, которые напали на нас. Какой христианский правитель так поступает?

– Хотим мы того или нет, нужно, чтобы греки обеспечили нам безопасный переход на другую сторону и дали припасы и оружие, – произнесла Алиенора. – Нужно продолжать разговор на языке дипломатии.

Людовик бросил на нее холодный взгляд.

– Вы имеете в виду язык обмана и предательства, мадам?

– Я имею в виду то, что они считают цивилизованным общением. Они обращаются с нами так, а не иначе, потому что видят в нас варваров, не обладающих ни тонкостью, ни изяществом. Я не говорю, что это правда, я говорю, что именно так они нас воспринимают, и если мы хотим продвинуться к их воротам, то сделать это нужно, не обнажая мечи.

Людовик поднялся.

– Я – меч Божий, – сказал он. – Я не сверну с пути.

Одон Дейльский кивнул и записал слова Людовика.

– Никто от вас этого и не требует, – сказала Алиенора, теряя терпение. – Вода размывает камень, каким бы прочным он ни был. И она проникает в самые маленькие щели. Сейчас мы должны быть как вода.

– Можно подумать, вы все знаете лучше всех? – с презрением спросил Людовик.

– Да, – ответил она. – Знаю. – Она встала и пошла к выходу из палатки. Уже совсем стемнело, и костры мерцали, как гигантские светлячки, попавшие в паутину. Она посмотрела на Людовика через плечо. – Нам нужно отдохнуть и собрать припасы. Ты мог бы отказаться от всего этого, потому что не доверяешь императору греков, но, если речь идет о примирении, подумай, что можно получить такого, чего не дали Конраду Германскому.

– И что же это будет? Почему я должен жать руку человека, который заключает перемирие с неверными и натравливает их на моих людей? – спросил Людовик, скривив верхнюю губу.

– Ты идешь по этой дороге не только как воин, но и как паломник, – сказала Алиенора. – Подумай обо всех церквях и святынях Константинополя, которых не видел Конрад. Подумай о драгоценных реликвиях: терновом венце, пронзившем чело нашего Господа; гвозде распятия, испачканном Его драгоценной кровью. О камне, который был отвален от Его гробницы. Если ты желаешь увидеть реликвии и прикоснуться к ним, следует обратиться к их хранителю, какого бы мнения ты о нем ни был. – Она взмахнула рукой, и от ее рукава повеяло ароматом благовоний. – Конечно, если тебе нет дела до таких вещей и до такого преимущества, то иди своей дорогой с мечом в руке.

На щеке Людовика дрогнул мускул, но он промолчал.

– Королева рассуждает правильно, – сказал Роберт де Дрё. – У нас будет больший престиж, чем у немцев. Вы можете поговорить с императором об обращении с нашими людьми и устроить из этого дипломатический триумф, который добавит славы Франции.

Алиенора сочла благоразумным уйти. Жоффруа останется ее глазами и ушами. Она знала, что Людовик сдастся, но не в ее присутствии, потому что он никогда не согласится с ее точкой зрения. Он из тех глупцов, которые не могут нащупать собственный зад.

28

Константинополь, сентябрь 1147 года

Великая цитадель Константинополя занимала треугольник земли, с двух сторон окаймленный морем и обнесенный огромными стенами. С восточной стороны города, в пределах другого ограждения, его правый фланг охраняла водная преграда, известная как рукав Святого Георгия. Массивная цепь защищала город с этой стороны, не позволяя кораблям пройти вверх по широкому устью и атаковать городские стены.

Жарким сентябрьским утром французская армия прибыла к его стенам и разбила лагерь. Алиенора сменила серого жеребца, на котором проделала весь путь из Парижа, и пересела на верткого золотисто-каштанового скакуна, присланного ей императрицей Ириной. Его шерсть отливала металлическим блеском, а походка напоминала гладкий шелк, отсюда и его имя: Серикос, что в переводе с греческого означает – «ткань». Людовику тоже подарили коня: жеребца с шерстью, сверкающей, как снег на солнце. Оба коня были блестящими и упитанными в отличие от лошадей крестоносцев, которые сильно сдали во время тяжелого путешествия и не были приспособлены к изнуряющей жаре Ближнего Востока.

Алиенора ехала рядом с Людовиком, подняв голову и выпрямив спину. Она была в платье из кораллово-красной парчи, расшитом жемчугом. Корона, возвышавшаяся над шелковой вуалью, представляла собой изящную вещицу из золотых цветов, усыпанных сапфирами. Людовик оделся в более мрачные цвета, в тунику из темно-синей шерсти, но подпоясался поясом с драгоценными камнями, на пальцах его сверкали кольца, на голове – корона. Алиенора, бросив на мужа один взгляд, больше не смотрела в его сторону – она не могла смириться с тем, что вместо улыбающегося юноши, который когда-то взял ее за руку и смотрел на нее сияющими глазами, с ней едет исхудавший, крепко сжавший тонкие губы человек.

Их встречали вельможи греческого двора, разодетые в яркие шелка и