– Не понимаю твоего вопроса, господин.

– У тебя есть кто-нибудь кроме твоего мужа?

– Отец, он троюродный брат мужа. Он живет в деревне.

– Ах, вот как! Так Клодий взял в жены племянницу! А его сын ведь был старше тебя, когда погиб?

– Да ему было восемнадцать лет. Я помню, он играл со мной раньше.

– А потом с тобой поиграл Клодий. Послушай, Тития, сейчас же уходи отсюда. Вот тебе деньги, доберись до своего отца. Твой муж – преступник и приговорен. За сына не волнуйся, он не разделит участи Клодия.

Девушка заволновалась, растерялась, и на глазах ее выступили слезы.

– Что же мне делать? Что натворил Клодий?

– Я же тебе сказал – вот деньги и не мешкая уходи. Клодий убил несколько человек. Все необходимое купишь себе в дороге. А чтобы у тебя не было соблазна кого-то звать на помощь, подумай о своем мальчике. Я не хочу, чтобы он пострадал. Он же останется наследником имущества.

Тития Клодия медленно побрела к двери, все еще не понимая, что происходит.

«Лишь бы торговец сейчас не вошел в дверь, тогда оставить эту девчонку с ребенком в живых будет проблематично!» – подумал Квинтиллиан, а вслух сказал:

– Я могу и передумать, Тития, и тогда… Уходи скорее да не вздумай подать знак рабам мужа.

Вдруг все мгновенно поняв, держа в одной руке деньги, а другой прижимая к себе сына, девушка стремительно покинула дом. Квинтиллиан сразу догадался, что мужа она не любила, иначе бы не бросила его в такую трудную минуту. Как к ней отнесется отец, ему было все равно. Выйдя за порог, Тития Клодия перестала существовать для преторианца. Он предполагал, что она, вопреки его предупреждению, может кого-то позвать на помощь, и Квинтиллиан с удовольствием бы поработал мечом, несмотря на запреты императора Пертинакса, но, скорее всего, девушка уже улепетывает отсюда так быстро, как только ей позволяет ребенок на руках.

Торговец Клодий не заставил себя долго ждать. Немного грузный, человек лет пятидесяти, горбоносый Клодий вошел в дом, потирая руки, радуясь хорошей сделке. Только что он выгодно перепродал большую партию овощей, купленных им оптом. Клодий удивился гостю, так как рабы в лавке, занятые торговлей, забыли предупредить хозяина о посетителе.

Квинтиллиан несколько секунд молча рассматривал приветствовавшего его торговца, пытаясь найти в нем хоть что-то, вызывающее отвращение. Но ничего такого не нашел. Обычный мужчина в годах, довольно вежливый, неспешный.

– Меня зовут Марк Квинтиллиан, – сказал преторианец, не скрывая своего имени, так как он все уже решил по поводу торговца. – Я пришел по поручению префекта вигилов Плавтиана и принес тебе, Клодий, пятьдесят сестерциев. Вот эти деньги, получи!

– О боги! – воскликнул торговец, и глаза его загорелись. – Что я такого сделал для господина Плавтиана?! Откуда он меня знает?!

– В прошлом году ты расправился с семьей христианина Филиппа из Тралл. Это правда?

Клодий подозрительно посмотрел на гостя и отдернул руку от денег.

– Если здесь какая-то ошибка и не ты это сделал, то я вынужден забрать деньги, – спокойно сказал Квинтиллиан и начал собирать монеты в кошелек.

– Подожди, господин, – заволновался Клодий, видя, как крупная сумма денег уходит от него. – Скажи толком, за что платит префект вигилов?

– За расправу над христианами.

– Это правда? Я такого не слышал!

– Понятно. Значит, меня ввели в заблуждение. Я пойду.

– Нет, обожди, господин! Да, я и два моих раба, те, что за прилавком, расправились с семьей мерзкого Филиппа. Если ты знаешь этот факт, наверное, тебе известно, из-за чего это произошло. Он убил моего сына!

– Что-то смутно слышал. Охотно все узнаю от тебя, Клодий.

– Сын утонул в Тибре, упав с лодки, когда перегружал товар. Был ноябрь, бурная река его сразу понесла. Я бросился за ним, вытащил на берег, еле выдавил из него воду. Сын еще дышал, и я отнес его к первому же лекарю, что жил неподалеку. Им оказался Филипп из Тралл. Поговаривали, что он христианин, но мне был на это плевать, лишь бы сына вылечил. Филипп сказал, что сына надо оставить у него, что дело плохо. Но я верил этому человеку, велел ему не только порошки какие-то применять и жидкости в склянках, но и Эскулапу молиться. Эскулап всегда мне помогал. Моя первая жена осталась жива после родов только благодаря моим молитвам и жертвам Эскулапу. Моего отца, тоже торговца, ранили разбойники, и я молился Эскулапу, и он выжил. Но, как я ни молился за своего сына, сколько бы ни обещал Эскулапу за его спасение, ничего не помогло. Мой мальчик умер. А почему? Потому что его лечил этот мерзкий христианин. Он сказал мне, что не молился Эскулапу во время лечения, что не признает его за бога. Сказал, что молился только своему богу. Вот это-то и привело к смерти сына! Он молился чужому богу! Христианский бог убил моего сына! Раньше христиан нещадно убивали, а сейчас уж много лет к ним спокойно относятся, а нужно было всех их распять или отправить на рудники! Вот я и восстановил справедливость!

– Ты правильно поступил, Клодий. Префект вигилов Плавтиан одобряет твои действия. Сейчас мы как раз занимается выслеживанием и уничтожением христиан и всячески поощряем тех, кто убивает их.

– Это император распорядился? – удивился Клодий. – Я не слышал ни о каких гонениях на этих мерзких тварей.

– Пока Пертинакс вслух не объявил, но дал молчаливое согласие. Возможно, что вскоре он объявит свою волю открыто.

– Это было бы замечательно!

– А теперь поведай-ка мне, Клодий, как именно ты с рабами расправился с женой Филиппа, его сестрой и племянницей.

Торговец замялся и потупился.

– Смелее, я люблю занятные истории! – хитро подбодрил его Квинтиллиан. – Особенно те, в которых кого-то трахают.

Квинтиллиан широко улыбнулся и похлопал Клодия по плечу. Торговец решил, что скрывать нечего и выложил как на духу, со всеми гнусными подробностями, что он и его рабы делали с этими тремя женщинами несколько часов, как они рыдали и умоляли их пощадить, но это только подзадоривало Клодия. Торговец рассказывал увлеченно, как будто о какой-то выгодной сделке или покупке, он смаковал каждый омерзительный эпизод, и при этом лицо его оставалось таким же спокойным, как когда он вошел в дом. Квинтиллиан делал над собой страшные усилия, чтобы держать губы растянутыми в улыбке и изображать из себя такого же ублюдка, как и торговец. Он и представить не мог, что человек может быть одновременно и любящим отцом, и