Шрифт:
Закладка:
Утром я проснулась в полной боевой готовности к встрече с дядей Люблинским. К счастью, они с мамой отправились завтракать в вагон-ресторан, а меня предусмотрительно оставили в купе из опасения, что я могу устроить сцену на людях. Я не спорила – мне самой при них кусок не лез в горло: все время приходилось думать, что бы такое-этакое изобразить. Честно говоря, я уже исчерпала все идеи и с нетерпением ждала, когда же смогу лечь наконец на больничную койку. Я понимала, что там за мною тоже будут надзирать, но это будет уже другой надзор – равнодушный, не домашний.
По приезде в Цюрих пришлось опять разыграть комедию, в результате которой дядя отправился в отель на отдельной пролетке. В отеле я решила дать родным последний бой, чтобы они отвезли меня в клинику, не дожидаясь завтрашнего дня, как они планировали. Не то чтобы они жаждали провести еще один день в моем любезном обществе: просто для моего поступления в клинику им нужно было выполнить какие-то бюрократические формальности, на которые одного дня не хватало. А кроме того, они устали с дороги.
Но я их не пощадила – я закатила такой грандиозный скандал, что распугала и хозяев, и постояльцев. Это был лучший в городе, самый дорогой старинный отель с резной мебелью и мраморной лестницей. Там, в обшитых дубовыми панелями коридорах, всегда бесшумно сновали хорошо вышколенные слуги и царила полная тишина. Ох, как я вырвалась в этот тихий коридор, как свалила с пьедестала изящную статуэтку с лампой на голове, упала на паркет и диким голосом завопила, дрыгая ногами и дергая головой.
Прибежал испуганный хозяин и срочно послал за знакомым врачом, который в обход всех правил, но за отличную компенсацию выписал на бланке отеля необходимое медицинское свидетельство. И меня, спеленатую по рукам и ногам, поздним вечером того же дня отвезли на извозчике в кантональную психбольницу Бургольцли. И именно в Бургольцли меня настигла судьба. Я затеяла этот спектакль с истерией всего лишь для того, чтобы прорваться в швейцарский университет – подозревала ли я, что создаю трагическую драму всей своей жизни?
В клинике я попала в опытные руки санитаров и медсестер, которых совершенно не пугали мои истошные крики и нелепые гримасы. Они ловко переодели меня в ночную рубашку и, несмотря на мои громкие протесты, заставили меня выпить какое-то быстродействующее снотворное. Я пыталась сопротивляться и стискивать зубы, но они бесцеремонно зажали мне нос и влили в рот горькую коричневую пакость. Чтобы не задохнуться, я вынуждена была ее проглотить. Уже засыпая, я подумала, что это даже хорошо, и мне сегодня больше не надо будет притворно кривляться и устраивать скандалы, от которых я так устала.
Утром я проснулась с тяжелой головой и не сразу сообразила, где нахожусь. А когда сообразила, обрадовалась: «Ах, да, я уже в клинике! Теперь надо постараться, чтобы не разоблачили и не выгнали». Я осторожно перевернулась на бок и из-под смеженных ресниц огляделась: сквозь облака светило неяркое солнце, судя по торчащим за окном верхушкам деревьев, моя палата находилась на втором этаже, а может, даже и на третьем. На стуле у двери, уронив голову на стоящий перед ней маленький столик, спала женщина в белом халате. «Ага, значит, ко мне приставили сиделку! С ней надо вести себя осторожно».
В дверь заглянула молодая женщина в белой косынке и, встретив мой взгляд, спросила по-немецки:
– Завтрак подавать?
И я вдруг осознала, что теперь вся моя жизнь перейдет на немецкий язык.
– К черту ваш завтрак! – заорала я по-немецки и бросила в нее подушку.
Женщина ловко увернулась от подушки, спокойно сказала:
– Отлично! Сейчас принесут, – и скрылась в коридоре.
От шума проснулась сиделка, подперла лицо руками и сделала вид, что вовсе не спала. Что ж, придется начинать скандалить, а не то они решат, что я здорова, и отправят меня домой к маме.
От одной мысли о маме во мне проснулась прежняя боевая прыть, и я приготовилась к атаке. В палату вкатили столик на колесиках, на котором был красиво сервирован скромный больничный завтрак: кофе с молоком, две булочки, масло и яйцо. Яйцо, отлично! Это как раз то, что мне нужно! Я схватила яйцо и запустила им в сонную сиделку. Она спросонья не успела отшатнуться, яйцо расквасилось у нее на щеке и растеклось по лицу желтыми потеками.
Бедняжка вскочила со стула и бросилась к умывальнику. В этот момент дверь распахнулась, и в палату вошла группа молодых людей в белых халатах, которых вел за собой пожилой человек с бородкой. Позже я узнала, что это был ежедневный утренний обход директора Бургольцли профессора Блейера. Но тогда я решила, что они явились такой гурьбой, чтобы связать меня и выпроводить из клиники как самозванку.
Через пару месяцев, когда я освоилась в клинике, я поняла, как наивны были мои опасения. Психбольница Бургольцли оказалась не частной, а общественной, и находилась на содержании кантона Цюриха. А это означало вечную нехватку денег, и такие частные пациенты, как я, на лечение которых богатые родственники не жалели затрат, были на вес золота. Меня бы не изгнали из Бургольцли, пока мой папа за меня платил, даже если бы я по секрету призналась профессору Блейеру, что все мои истерические выходки – просто симуляция.
Но я не собиралась признаваться – наоборот, я хотела как можно лучше разыграть партию истерички. При виде входящей в мою палату толпы я сорвалась с кровати и, вскочив на подоконник, стала с напором отчаяния пытаться открыть окно. Окно не открывалось и не могло открыться – естественно, что в психбольнице все окна наглухо запечатаны.
– Что вы делаете, фройляйн Шпильрайн? – ласково спросил профессор, который, как потом выяснилось, никогда не поднимал голоса, разговаривая со своими пациентами, что бы они ни вытворяли. Зато я голос подняла, да еще как!
– Выпустите меня отсюда! – заорала я, зная, что все психи утверждают, будто они здоровы. – За что вы заперли меня в больницу? Я совершенно здорова! И не нужен мне ваш отвратительный завтрак!
– Неужели яйцо оказалось тухлым? – простодушно спросил профессор, взмахом руки указывая на заляпанную яичным желтком сиделку.
Мне на миг стало неловко, но я постаралась это скрыть и опять рванула на себя окаменевшую
