Так что эпиграммы и пародии на Хвостова сыпались как крупа из распоротого мешка. Тон задавали как глыбы – Крылов, Державин, Жуковский, Пушкин, – так и менее маститые поэты – Вяземский, Баратынский, Дельвиг, Рылеев – и наконец, многие десятки тех самых образованных людей, поэтами себя вовсе не считавшие.

Самое интересное, что Хвостов никогда всерьез не обижался, относился к насмешникам крайне благодушно. Он и в самом деле был, по определению Суворова, «доброй души человеком» – душевным, незлобивым, незатейливым, ни с кем в литературном мире не враждовавшим, никому не завидовавшим (а такой характер, поверьте моему опыту, у графоманов попадается крайне редко). В ответ на очередную эпиграмму он добродушно изрекал что-то вроде: ну да, разумеется, современники сплошь и рядом не в состоянии оценить должным образом талант живущего меж ними поэтического гения – а вот потомки как раз и воздадут хвалу бессмертным творениям Хвостова. Он был настолько великодушен, что часто именовал Пушкина «своим преемником». Пушкин, правда, такой чести не оценил по достоинству, писал на графа эпиграммы и отзывался о нем порой крайне нелицеприятно.

Мог ли подобный персонаж не откликнуться на Наводнение Века? Ну он и откликнулся. Щадя нервы читателя (и будучи не в состоянии это печатать долго), я не стану приводить очередное творение Хвостова целиком, ограничусь коротким отрывком:

Свирепствовал Борей

            (древнегреческий бог ветра. – А. Б.),

И сколько в этот день погибло лошадей!

И представлялись страшные картины, как:

По стогнам валялось много крав

                                          (коров. – А. Б.),

Кои лежали там, ноги кверху вздрав.

Впечатляет? Проникнуто неподдельным чувством…

Жил тогда А. Е. Измайлов, поэт-баснописец, сатирик, издатель и главный редактор литературного журнала «Московский телеграф». Когда-то современники считали его баснописцем, равным Крылову, но потом Измайлова как-то забыли – возможно, еще и оттого, что по взглядам он нисколько не принадлежал к либералам и в свое время высказывался о тех же декабристах на пределе цензурности. «Неистовый Виссарион», Белинский, гораздо более склонный ругать, чем хвалить, о нем все же писал: «Заслуживает особенного внимания по своей оригинальности: он создал себе особый род басен: отставные квартальные, пьяные мужики и бабы, Ерофеич (водка, настоянная на определенном наборе трав. – А. Б.), сивуха, пиво, паюсная икра, лук, соленая севрюжина; место действия – изба, кабак и харчевня. Хотя многие из его басен возмущают эстетическое чувство своею тривиальностью, зато некоторые отличаются истинным талантом и пленяют какою-то мужиковатостью и оригинальностью».

Иными словами, Измайлов был создателем целого направления в басенном творчестве. Белинский был одним из духовных отцов российской интеллигенции, а тонкие эстетические чувства этой специфической публики вечно оскорбляет какая-нибудь «мужиковатость», так что подобные оценки следует пропускать мимо ушей…

Можно добавить еще, что Пушкин и Измайлов были в натянутых, да что там, скверных отношениях, частенько обмениваясь довольно ядовитыми эпиграммами. Ну что же, в большой литературе это не редкость, бывает и хуже: однажды Лев Толстой и Тургенев, не терпевшие друг друга, из-за чего-то сцепились так, что дело прямым ходом шло к дуэли – с непредсказуемыми последствиями для литературы целого поколения. Их в конце концов помирили и развели, но Тургенев успел даже, как тогда было в обычае, заказать у оружейника пару дуэльных пистолетов.

(С этими пистолетами связан еще один исторический курьез, не такой уж и давний. Лет сорок назад они пропали из квартиры-музея Тургенева. Подозревали самый что ни на есть корыстный умысел – а потому на ноги был поднят весь уголовный розыск, установили бдительный надзор за черным рынком антиквариата, вообще за антикварами и коллекционерами, таможня получила указания бдить особенно. Вскоре оказалось, что пистолеты сперли (сигнализации не было) из застекленной витрины два школьника-подростка, когда класс привели туда на экскурсию. Одно дело – возиться с самодельными пугачами, и совсем другое – заиметь «взаправдашний» пистолет. Самый обычный участковый, обходя днем свою «землю», услышал во дворе бабаханье – и обнаружил мальчишку, палившего в белый свет как в копеечку из тургеневского пистолета. Взятый за шиворот, он тут же выдал сообщника, и оба исторических пистолета вернулись в музей.

Мог ли такой человек, как Измайлов, не откликнуться на очередное творение Хвостова? Эпиграмма последовала очень быстро.

Господь послал на Питер воду,

А граф сейчас скропал и оду.

Пословица недаром говорит:

«Беда беду родит».

Хвостов, по своему всегдашнему обыкновению, отнесся к эпиграмме крайне благодушно, в очередной раз высказавшись насчет недальновидных современников и благодарных потомков. Пожалуй, он навсегда останется самым знаменитым графоманом российской изящной словесности. Никто другой не издавал – и наверняка не издаст – свои уморительные вирши так капитально и качественно. Никому другому не посвящали – и наверняка не посвятят – эпиграммы и пародии столько светил высокой поэзии.

Вот так и получилось, что с Наводнением Века связали свои имена трое русских поэтов – один покрыт неувядающей славой, второй уступает ему по таланту, но забыт, думается, несправедливо, а третий знаменит печально…

Впоследствии произошло еще несколько наводнений, но вновь больше напоминавших регулярные подъемы воды. Описывать их не стоит – ничего примечательного.

А вот в городе, уже восемь месяцев как носившем имя Ленина, в 1924 году вновь грянуло. Сто лет спустя, разве что на сей раз не в начале рокового ноября, а 23 сентября…

Поначалу никто не обеспокоился. Тем более что тут сказала свое веское слово наука: Главная Геофизическая обсерватория авторитетно заверила, что возможно повышение воды на метр с лишним выше ординара, но настоящего наводнения не будет. Ну «точность» предсказаний синоптиков давно стала сюжетом анекдотов, и не только русских. Известен английский: Джентльмен пишет письмо синоптикам: «Господа! Возможно, вам будет небезынтересно узнать, что я сегодня до полудня вычерпывал из подвала вашу «легкую облачность».

Как и сто лет назад, на набережной появились толпы зевак, поглазеть на поднимавшуюся воду. Как и сто лет назад, не знали, что уже затопило побережье Финского залива, Петергоф и Лахту. Как и сто лет назад, ударил резкий ветер и высокие волны рванулись через парапеты набережных. Едва ли не через минуту вода прорвалась в сад Зимнего дворца, залила площадь Урицкого, Адмиралтейский и Невский проспекты (Невский тогда именовался в честь 25 Октября). Тысячами всплыли торцы – шестиугольные деревянные брусья длиной примерно с полметра, которыми мостили улицы.

Порывами штормового ветра людей сбрасывало в воду, валило наземь, ударяло о стены домов. В воздухе, как сто лет назад, кружили листы кровельного железа, сыпались разбитые оконные стекла, меж тротуарных плит били