провокацией тайной политической полиции – бред собачий. Только пожар в Апраксином дворе и на Толкучем рынке нанес ущерб в несколько десятков миллионов рублей, а общая сумма так и не подсчитана, хотя она должна была быть астрономической. Наконец, вряд ли провокации ради стали бы поджигать здание Министерства внутренних дел. Цинично прикидывая, хватило бы поджога парочки третьеразрядных кабаков – желательно тех, что представляли головную боль местной полиции. Одним выстрелом можно было убить трех зайцев: во-первых, устроить провокацию; во-вторых, избавиться от пары криминальных притонов; в-третьих, вызвать нешуточное возмущение народа: русский люд, подозреваю, равнодушно смотрел, как горит министерство и богатые особняки, но вот уничтожение «сицилистами» кабаков вызвало бы нешуточный гнев народный. Бросить рядом с пожарищем пару студенческих фуражек, обеспечить пару надежных свидетелей с крестом на шее, которые своими глазами видели бы убегавших с керосином «сицилистов»… Дешево и сердито. К тому же никакого такого «разгрома революционного движения» не произошло – против революционеров долго действовали вяло, не представляя еще всех масштабов угрозы, всерьез за них взялись только после убийства императора…

Пошли бы на умышленные поджоги авторы таких листовок и стали бы составители планов шантажировать императора жизнью сына? Легко. Что доказывает кровавый опыт последующих лет. Вряд ли поджога как метода испугались бы люди, практически в те же самые годы провозглашавшие: «В случае необходимости истребить всю царскую фамилию по очереди»…

Больше в истории Петербурга мирного времени подобные Большие Пожары не повторялись – и, бог даст, не повторятся уже никогда.

А теперь – о «ярости волн»…

Глава 6. …И всплыл Петрополь, как тритон…

К мелким и безобидным водяным ящеркам эти пушкинские строки не имеют никакого отношения – в пушкинские времена «тритонами» называли духов воды вроде Посейдона, только пониже рангом.

Многочисленным петербургским наводнениям, катастрофическим и довольно незначительным, способствовало географическое положение столицы. Ветра (чаще северо-западный, но порой и западный) гнали в Неву морскую воду из Финского залива. Старинные шведские летописи упоминают, что еще меж 1000 и 1066 годами вода покрывала всю территорию будущего Петербурга – а более современные шведские же хроники сообщают, что такое наводнение случилось в 1691 году. Знал ли об этом Петр, неизвестно. Если и знал, пренебрег, город должен быть возведен там, где он задумал, и точка…

Первое в истории Петербурга наводнение случилось уже на третий год существования города, но поскольку город был невелик, особенного ущерба не причинило. Петр отправил Меншикову письмо, выдержанное в юмористических тонах: «Третьего дня ветром вест-зюйд такую воду нагнало, какой, сказывают, не бывало. У меня в хоромах было сверху пола 21 дюйм и по городу и на другой стороне по улице свободно ездили на лодках. Однако ж недолго держалась: менее трех часов. И здесь было утешно смотреть, что люди по кровлям и по деревьям, будто во время потопа сидели, не только мужики, но и бабы. Вода хотя и зело велика была, беды большой не сделала».

Подозреваю, тем, кто сидел по крышам и деревьям, было далеко не так «утешно». Ну чувство юмора у государя императора всегда было несколько своеобразное…

После этого при жизни Петра вода поднималась еще пять раз, но человеческих жертв не было (по крайней мере, о них нигде не упоминается).

Наводнение 5 ноября 1721 года причинило ущерба примерно на семь миллионов рублей – вода повредила строящуюся Петропавловскую крепость, занесла песком и ее, и Ладожский канал. Очевидец, камер-юнкер Бергхольц, писал потом отнюдь не юмористически: «Невозможно описать, какое страшное зрелище представляло множество оторванных судов, частью пустых, частью наполненных людьми; они неслись по воде, гонимые бурей, навстречу почти неминуемой гибели. Со всех сторон плыло такое огромное количество дров, что можно было наловить их в один день на целую зиму. На дворе вода доходила лошадям по брюхо; на улицах же почти везде можно было ездить на лодках. Ветер был так силен, что срывал черепицы с крыш».

Именно после этого на другой день появились первые официальные распоряжения насчет наводнений: на всех перекрестках под барабанный бой прочитали указ: «Как вода начнет прибывать, то весь рогатый скот и лошадей отсылать в лес» (т. е. на возвышенное место). В тот же вечер в лес увели лошадей придворной конюшни, а некоторых попросту завели на второй этаж дворца. И правильно сделали – 11 ноября вода вновь поднималась, так что Петр плавал на буере вокруг строившегося Исаакиевского собора.

Ровно через четыре года, день в день, 5 ноября 1725 года вода поднялась так высоко, что Екатерина I отправилась из Летнего дворца помолиться в церкви Святой Троицы на лодке. На следующий год во время очередного наводнения она издала указ: «Для опасности от такой же воды, всякое строение впредь, кому где надлежит строить, выше нынешней бывшей воды на фут, и для того везде на строениях поставить знаки». Эти знаки и были так называемыми «ординарами», показателями опасного уровня воды.

После наводнения 1726 года на Неве образовался новый остров, названный по имени известного места из русских сказок островом Буяном – на нем потом устроили склады пеньки и масла. В том же году последовали еще два наводнения, второе опять-таки в начале ноября. Адмирал Нагаев оставил мемуары: он и застигнутые наводнением караульные солдаты Кронштадтской цитадели отступали все выше и выше перед наступавшей водой. Потом отступать стало некуда, оказавшись на самой высокой точке крепости, пушечной площадке, долго сидели там верхом на пушках по колено в воде, несколько часов ожидая гибели. К полуночи вода наконец отступила…

Потом случилось еще несколько наводнений (в 1752 г. – три за год). Жертв и разрушений, в общем, не было – вода быстро поднималась и так же быстро спадала.

А вот серьезное наводнение 10 сентября 1777 года бед принесло немало. Оно не было самым большим по масштабу, но стоит первым в печальном списке по числу погибших людей и животных – началось оно ночью, люди были застигнуты врасплох, отсюда и многочисленные жертвы. Вода бушевала два дня. Небольшие суда выносило на берег. В лесах на Петергофской дороге буря выворотила более двух тысяч мачтовых деревьев, и их потом продавали на дрова. Вода снесла более сотни домов с надворными постройками – вместе с не успевшими бежать жителями. Смыло острог, в котором были триста заключенных и охрана. Были разрушены фонтаны в Летнем саду, повалило немало свинцовых позолоченных фигур, разрушило водопроводы. Обер-полицмейстер Чичерин с докладом императрице плыл в Зимний дворец на лодке. Сама Екатерина потом писала: «Понеслось в воздухе все, что угодно: