Они оба были молоды и красивы. Оба происходили из семей отважных покорителей Средиземного моря, оба были одиноки на этом свете, поскольку отцы их погибли в алжирской экспедиции. У них было много общего, и они быстро потянулись друг к другу, сердца их загорелись страстью.

Казалось, счастье им улыбается. Карл уже отправился на своей галере просить руки молодой графини, но попал в жестокий шторм, и его корабль вынужден был укрыться в Апельсиновой бухте.

Беда никогда не приходит одна. Как мы уже видели, другое несчастье, гораздо более серьезное, подстерегло молодого барона: какой-то рыбак сообщил, что корсары, судя по всему, еще не отказались от надежды захватить замок и собираются напасть, как стая черных грифов, на многострадальный островок.

В тот момент, когда лодка барона была еще далеко от острова Святого Петра и наблюдала за фелукой корсаров, графиня Сантафьора сидела на террасе замка в большом, обитом парчой кресле с высоким подголовником, украшенным гербом дома, ноги ее покоились на подушке алого шелка.

Это была прелестная семнадцатилетняя девушка, невысокого роста, гибкая, как тростник, белокожая, с легким розовым румянцем, который вызывал в памяти нежные краски утренней зари, а живые черные глаза были окаймлены длинными ресницами, бросавшими тень на щеки.

В нескольких шагах от нее на ковре лежал молодой человек, смуглый, с волосами черными, как вороново крыло, черты лица его отличались особой правильностью, взгляд был смелым и дерзким, подбородок покрывал еле заметный пушок. На коленях у него лежала алжирская теорба, похожая на гитару с длинным грифом.

В нем легко было разглядеть африканское происхождение, вернее, он был берберийским мавром, сыном ужасного племени завоевателей, которые захватили Испанию и дошли до Франции.

И одет он был соответственно: голова обернута шелковым полосатым тюрбаном, зеленая куртка с замысловатым серебряным шитьем, широкие шаровары из красного муслина и на ногах — туфли без задников из желтой кожи.

Его маленькие нервные руки время от времени прикасались, почти невзначай, к шелковым струнам теорбы, извлекая нежнейшие звуки, потом он снова, как зачарованный, устремлял взор на графиню, а та не отрывала взгляда от моря.

Иногда глаза мавра вспыхивали, и молния мелькала в его диком взоре, а тонкие губы изгибались, приоткрывая ровный ряд зубов, которыми могла бы гордиться даже пантера.

В такие моменты он не глядел на графиню. Его черные глаза, горевшие, как угли, устремлялись на море, он смотрел на удаляющуюся фелуку, и на его мрачном лице появлялась улыбка, больше похожая на оскал дикого зверя, предвкушавшего в засаде кровь жертвы.

Казалось, синьорина Сантафьора не обращает внимания на мавра. Она тоже смотрела с тревогой на серебристую поверхность Тирренского моря и на фелуку, которая продолжала совершать свои таинственные маневры.

— Зулейк, — сказала она вдруг, повернувшись к мавру, — как ты думаешь, кому принадлежит маленький парусник, который вот уже три вечера подряд показывается у нашего берега, а на заре исчезает?

— Это просто бедная фелука, — ответил мавр. — Она не может испугать вас, госпожа. Должно быть, это рыбаки из Кальяри или с острова Святого Антиоха.

— А если это корсары?

— У вас четыре кулеврины на стенах замка и еще одна на башне. Как может такое маленькое суденышко осмелиться приблизиться к замку на пушечный выстрел?

— Мне было бы гораздо спокойнее, если бы Карл ди Сант-Эльмо был здесь со своей галерой.

В глазах мавра вспыхнул ужасный, дикий огонь.

— Вы ждете его, госпожа? — спросил он, силясь придать своему голосу спокойный тон.

— Да, его галера уже вышла из мальтийского порта, — ответила девушка, и легкий румянец проступил на ее щеках. — Приятно встретиться с достойными людьми.

— Которые уничтожают мое племя, — процедил мавр сквозь зубы.

— Ну, это ваши воюют с нашими.

— Такова воля Магомета.

— А Господь благословляет наших воинов на защиту.

Мавр пожал плечами и снова стал легко прикасаться к струнам теорбы.

— Посмотри-ка на эту фелуку, — сказала графиня. Она встала, оперлась о каменную балюстраду террасы. — Она поворачивает, как будто хочет вернуться к острову.

— Да говорю я вам, это рыбаки из Кальяри, хозяйка.

— И все же полчаса назад я видела, как на палубе этого корабля три раза сверкнули яркие вспышки.

— Я ничего не видел.

— Ты тогда был на берегу.

— Когда наши алжирские рыбаки идут на лов в открытое море, они зажигают огонь на носу, чтобы привлечь рыбу, — сказал мавр. — Вы, должно быть, приняли эти огни за вспышки.

— И все же я уверена, что ничего не перепутала, Зулейк.

Мавр улыбнулся и продолжал наигрывать на теорбе. Его худые нервные пальцы не извлекали больше нежных звуков из шелковых струн инструмента. Звуки теперь были резкие, дикие, они быстро чередовались, как звуки военного рога. Казалось, что музыкант хочет изобразить жуткие завывания самума и касмина[33] или яростные крики арабов, когда они неудержимой лавиной бросаются в бой.

Казалось, эти звуки и на исполнителя производят глубокое впечатление. На его лице отражалась жестокая внутренняя борьба, глаза его метали молнии, он дрожал всем телом, губы приоткрывались, как будто из груди его вот-вот должен был вырваться ужасный военный клич мавров, который некогда сеял ужас среди христианских воинов.

— Что ты играешь? — спросила молодая графиня.

— Фантазию пустыни, — ответил мавр.

Он еще несколько минут продолжал извлекать резкие, дикие звуки, а потом внезапно теорба заиграла нежно, печально. Теперь казалось, что мавр хочет передать дальний шум моря, дыхание бриза, который шевелит кроны пальм в пустыне, или нежное журчание струй фонтана.

Внезапно его пальцы замерли на теорбе. Он склонил голову на грудь, чертам его лица вдруг вернулось спокойствие, глаза закрылись. Можно было подумать, что он спит.

— О чем ты думаешь, Зулейк? — спросила графиня.

— Я думал об утраченной свободе, — ответил мавр мрачно. — Я думал о моем Алжире, о бесконечных песчаных просторах пустыни, о солнечных берегах моей страны, о тенистых пальмовых рощах, о мечетях, о конях, скачущих в клубах пыли, о тихих источниках на наших равнинах. Сколько раз во сне я видел мраморный дворец моих предков, украшенный стройными портиками, где я провел дни моей юности, свободный и счастливый! А минарет, который отбрасывал тень на двор, и с него каждое утро и каждый вечер старый муэдзин возвещал свой призыв! А мраморный фонтан с чистейшей водой, вокруг которого по вечерам собирались женщины и пели! А изящная фигура моей сестры! А пальмовая роща, где я играл и где часто засыпал и видел во сне великие подвиги и славные битвы, сверкающее оружие и глубокие девичьи очи! А галеры, поднимающие паруса на безбрежной