Сима с матерью пила на кухне чай, отчим в гараже возился со своей старенькой колымагой. Потом он появился на пороге — руки перепачканы, в одной из них зажата ветошка.

— Доча, — позвал он. — Там к тебе, похоже. Тебя спрашивают.

За его плечом замаячила мужская фигура.

Это был Алексей Орлов-младший, собственной персоной. «Классика жанра, как сказала бы Полина», — промелькнуло в голове у Симы. Она только удивленно отметила — раньше бы она вскочила, засуетилась, растерялась… Сейчас она просто смотрела на вошедшего, только чашку поставила.

— Здравствуйте, — негромко произнес он, адресуясь ко всем собравшимся — и Виктору Семеновичу в том числе.

— Здоровались уже вроде как, только что, — заметил тот.

Алексей смущенно улыбнулся.

— Если вы к нам, то, может, к столу? — наконец пригласила Екатерина Сергеевна.

— Я обратно в гараж, пока с чаем погожу, — ретировался Виктор Семенович.

— Простите… Сима, можно с тобой поговорить? — неловко попросил художник.

Мать и дочь переглянулись. Дочь молчала. Потом незаметно пожала одним плечом, встала и пошла к выходу; Алексей последовал за ней. Вместе вышли из дома и остановились на крыльце.

— Может быть, посидим в машине? — предложил он.

Сима покачала головой и медленно пошла по дорожке. Он снова пошел следом.

— Тетушка Полли не хотела говорить твой адрес, — то ли пожаловался, то ли извинился художник.

«Тетушка Полли, — отметила Сима краешком сознания. — Это что-то из прошлой жизни…»

— Но я сказал, что все равно найду тебя, — продолжал он. — Только так будет дольше.

Сима впервые посмотрела на него:

— А зачем ты меня искал?

— Потому что… — Он неловко осекся. — Мне нужно тебе много рассказать. Прости. Я не сделал этого раньше… Не мог.

Мгновенно острая жалость петлей охватила ее сердце, сжала. Она вспомнила, как ездила к нему в клинику, как долго он выкарабкивался из своей беды. «А у тебя не беда?» — это раздался в голове Симы гневный голос ее матери. Да, художник потерял сына. А Сима еще даже и не обрела. И ее внутренний ребенок отозвался в ней протестующим плачем. Сима впервые поняла, что кроме других людей есть она сама. И она тоже нуждается в том, чтобы ее пожалели. В сочувствии. В любви. Но тогда надо хотя бы выслушать то, что хочет сказать ей этот человек. Она так и подумала: «Этот человек»…

Она почувствовала, что он готов сказать ей нечто важное, что оно комом подступило к его горлу. А он почувствовал ее отчуждение.

— Сима, я не хочу потерять тебя, — сказал он с храбростью отчаяния. — Прости меня за то, что я не смог защитить тебя — тогда. Я не знал, как это сделать. Ты выслушаешь меня?

Помолчав, она кивнула, продолжая неторопливо двигаться вперед, не глядя на него.

— Я понимаю, что сейчас любое мое слово может быть использовано против меня, — неловко пошутил Алексей. — Но я скажу. Я хочу быть с тобой. И я хочу быть с тобой честным.

Ох, как Сима пожалела, что не села к нему в машину. Нет, это не книжное выражение — «подогнулись ноги». Они действительно подгибались. Но она упрямо шла вперед и слушала.

— Женщина, которую ты видела, — это Жанна, моя бывшая жена, — говорил Алексей. — Она… это именно то, что ты видела. Привычка действовать прямолинейно. Она жесткий бизнесмен, у нее хватка. Это одна из причин, по которой в свое время я предложил ей развестись.

Сима слушала, не перебивая и ничем не показывая, что многое ей уже известно от Александра.

— Несколько лет назад мы с ней пережили трагедию, — трудно продолжал Орлов-младший. — Потеряли сына. Ему не было одиннадцати, когда он насмерть разбился на заброшенной стройке. Как они ухитрились пролезть-то туда… Прыгали по недострою — это у них называлось «паркурить», а он просто сорвался с высоты… Обычно такое… событие… сплачивает семью. Наша — развалилась. Семья это… не бизнес.

Алексею было трудно подбирать слова. Сима видела это и не мешала ему ни словом, ни жестом, ни малейшей эмоцией. Все в ней словно заледенело, и даже кровь отлила от щек. В самом деле — окуклилась.

— Лет шесть назад я написал портрет Жанны, — продолжал рассказывать Алексей. — Он наделал шуму, была даже «Выставка одного портрета». Его хотели купить, но мы тогда были против. Он висел у нас дома, и к нам частенько ходили смотреть его. Кто-то, конечно, ругался, напрочь отвергая стиль фотореализма… Но это же глупость и косность — отвергать что-либо, потому что любое средство выражения неотделимо от общего потока, и это просто один из стилей… прости, я не о том… и не в этом дело… Дело в том, что потом Жанна захотела семейный портрет — свой и обоих детей. У нас есть еще старшая дочь, Стелла… Я не хотел писать этот портрет. Как бы тебе сказать… Уже тогда между нами что-то натянулось. Может быть, Жанна это почувствовала и вот таким образом, через семейный портрет, хотела соединить семью.

«Тогда ей следовало попросить написать не ее с детьми, а ее с мужем и детьми. А еще лучше не портретами маяться, а вместе почаще быть», — подумала Сима, но вслух ничего не сказала. Зато эхом ее мыслей отозвался Алексей:

— Но ведь семью восстанавливают живые люди, а не… предметы искусства, даже очень востребованные. Это снова был… бизнес, а не семья. Но… Незадолго до гибели Аркаши я все же уступил и начал писать их — Жанну, Стеллу и Аркашу. И… вот на этом портрете меня и скосило.

Сима безотчетно взяла его за руку — не могла не взять. Они шли рядом, и руки их почти соприкасались. А услышав откровение когда-то близкого, но ставшего вдруг чужим и далеким человека, она потеряла контроль над своим телом — так бывает. Ее пальцы сами охватили его ладонь. Их руки словно зажили своей жизнью — два потерявшихся зверька, которые от ужаса одиночества жмутся друг к другу, спасаясь от огромного и враждебного мира. А они сами продолжали идти рядом, не глядя друг на друга, и Сима просто слушала его рассказ. А рассказ был почище Симиного привычного «кино» — тем, что был именно в таком же фантасмагорическом стиле, но тем не менее события эти происходили в реальности.

— А скосило меня вот что, — говорил отрешенно Алексей — говорил как человек, уже много раз переживший в себе трагедию потери ребенка, снова и снова; смирился наконец, признал ее как свершившийся факт и уже мог говорить о ней. — Я не дописал портрет, работа была в процессе, и вместо Аркашиного