Шрифт:
Закладка:
Безотчетно Сима сжала руку Алексея чуть сильнее. «Она его за муки полюбила, а он ее — за состраданье к ним», — слегка перевранной цитатой из «Отелло» Шекспира выразилась как-то Полина, когда узнала всю эту историю от Симы, навещавшей своего Лешу в клинике.
— Тогда я попал в клинику в первый раз, — говорил Алексей. — И мы с Жанной стали отдаляться все больше. Стелла приняла сторону матери, Жанна все больше стала говорить, что нам нужно переехать жить в Америку, а я был против. Мы никак не могли прийти к соглашению, и я увидел, что пропасть, которая между нами образовалась, уже не перепрыгнуть. И я предложил развод. Нас больше ничего не держало вместе, и мы развелись, Жанна забрала дочь и уехала в Северную Дакоту, стала там галеристкой. А я через какое-то время понял, что не могу писать портреты. Пейзажи, интерьеры, натюрморты — это пожалуйста. В любом стиле. Это не искусство, это просто мастерство. Да, оно хорошо кормит, но… не хлебом же единым… И что-то ушло из меня, как воздух из сдутого шарика. Мне стала неинтересна сама жизнь. А потом я увидел тебя.
Сима слегка вздрогнула.
— Тогда, в салоне, — пояснил Леша. — Я просматривал какой-то журнал, поднял глаза и увидел тебя. И подумал: «Какая теплая». Я не знаю, почему я так подумал. Но ощущение было именно таким. Тепло и покой. Потом я узнал, что ты там работаешь. Если бы ты была парикмахером, я бы ходил к тебе стричься…
«Как странно, — подумала Сима. — Я ведь тоже думала — как жалко, что я больше не стригу, могла бы стричь — его… Неужели так бывает?..»
— Оказывается, так бывает, — эхом продолжил Алексей. — Не знаешь человека, а чувствуешь необъяснимую тягу к нему. А как?! Я не очень-то ловок… по части знакомств. Я не люблю модные тусовки, они только отвлекают… А тут и отвлекать стало не от чего, я не мог писать, не хотел дышать. Поэтому, видимо, и задыхался при любой попытке написать любой портрет. Врач мой говорил, что это психосоматика, что все поправимо… А Лиза, моя племянница, с женой брата заодно придумали какую-то лихую комбинацию — они захотели нас познакомить. Через этот сеанс живописи, в «Четвертом месте». Честное слово, просто кино… Но… получилось как-то все сумбурно, я причинил тебе боль, и… Сима, я хочу все исправить.
Он остановился, а поскольку руки их были сплетены, стояли они совсем близко.
— Сима, я очень хочу все исправить, — настойчиво повторил Алексей. — Хочу, чтобы мы были вместе. Если ты позволишь.
Сима хотела что-то ответить. Честно хотела. Но из ее горла вырвался какой-то сдавленный писк, и она закашлялась. Он озабоченно обнял ее и почему-то потер ей плечи, словно она замерзала.
— Знаешь… Мужики такие дураки иногда. Правда, — он покивал. — Трясутся и не могут сказать эти три простых слова: «Я тебя люблю». А ведь это так просто и хорошо говорить: «Я тебя люблю». Нам с тобой ведь правда хорошо?
Он заглянул ей в глаза.
И как по весне начинается паводок, внутри у нее словно растаяла корка льда, и тепло затопило ее душу.
— Мне так страшно было без тебя, — тихо пожаловалась она, глядя на него снизу вверх — он же был намного выше.
— У тебя глаза совсем другие, — сказал он. — Настрадавшиеся… Прости меня. Прости.
Они стояли, обнявшись, и молчали. Сима не плакала. А что тут плакать? Она думала. Что, кажется, жизнь снова переворачивает следующую страницу. «Вот ведь как бывает… Вот она какая — жизнь…» — думала Сима. А вслух сказала совершенно другое:
— Я, оказывается, идти не могу. Ноги какие-то ватные. Мне совершенно необходимо куда-то присесть. Хоть на траву.
Но оказалось, что совсем рядом с ними стояла лавочка, приколоченная торцом к тополю, — Сима совсем и забыла, что да, она же на этом самом месте и была, лавочка эта! До нее было несколько шагов. И Сима при поддержке Алексея эти шаги сделала.
— Просто рояль в кустах — седалище это, — пробормотал тот. — Удачно как она тут.
— Удачно, — улыбнулась она.
Оба они были слегка оглушены и чувствовали необыкновенное облегчение — так всегда бывает у поссорившихся и напуганных этим обстоятельством близких людей. И эти люди так боятся спугнуть накрывающую обоих нежность от примирения и клянутся себе, что сохранят ее навсегда. Собственно говоря, почему бы и нет? Ведь это же так просто — быть вместе.
Алексей все не отпускал ее руку.
— Это же еще не все приключения я тебе рассказал, — сказал он.
— Тогда давай дальше, — улыбнулась она.
— А дальше — вот, — кивнул он. — Помнишь, что говорила моя беспардонная бывшая, когда ворвалась к нам в лофт? Что в Дакоте на мои картины поднялся какой-то спрос. Мне было в тот момент не до картин, потому что ты ушла, и я чувствовал себя ничтожеством, что даже защитить тебя не смог. Но потом я такое услышал — это хуже, чем любое кино.
— Ужастик? — пошутила Сима.
— Скорее, комедия абсурда… Так вот, Жанна уже давно стала названивать мне из Америки и просить отдать ей ее портрет, написанный до развода. То, что портрета уже не было, она не знала.
— Ты его продал? — осторожно поинтересовалась Сима.
Алексей отрицательно помотал головой.
— Я уничтожил его сразу после развода. Безвозвратно. Вероятно, это был театральный жест, но я хотел сжечь все мосты. Поэтому семейный портрет с недописанным Аркашей я тоже сжег. Жанне я об этом сообщать не стал. Зачем? Похвастаться? Сделать ей больно? Я не хотел с ней общаться никоим образом, вот разве что дочь… Я так не хотел терять дочь. Она, когда маленькая была, такая была славная. Говорила про себя: «Я звезда»… Звездулька моя. А как стала расти, в нее словно бес вселился. Саша, брат мой, страшно всегда Жанну не любил и поэтому всегда и говорил: «В Стеллу вселилась Жанна».
Сима покачала головой:
— Это же просто переходный возраст. Он пройдет…
— Вероятно. Но с портретами еще не конец истории. А вот и штрих к портрету Жанны, кстати. Фигурально выражаясь, конечно… Она была взбешена моим отказом отдать ей портрет, потому что привыкла получать то, что хотела. Тем более один бизнесмен, оказывается, увидел фото в одном из каталогов на сайте, чудом оставшееся после «чистки». Он коллекционировал картины современных художников, которые работали в жанре
