Шрифт:
Закладка:
В Роузуотере выращивают лучшую травку на планете.
Я пишу этот конкретный фрагмент в бомбоубежище на улице Кути. Тяжело составлять предложения, когда каждые несколько минут рвутся бомбы и на мой блокнот сыплется пыль, но приходится. Когда я не могу писать, я надиктовываю на телефон.
Это задание мне поручили на прошлой неделе. Мне позвонил посредник, назвавшийся именем Фадахунси.
– Как вы узнали этот номер? – спросил я. – Он не внесен в базы данных.
– Я работаю в службе безопасности. Я звоню, чтобы узнать, не интересно ли вам будет поговорить с одной важной персоной, у которой есть для вас задание. – У него глубокий баритон, и я воображаю себе высокого мускулистого мужчину – и оказываюсь неправ. Когда мы встречаемся, выясняется, что он жилистый, а росту в нем едва шесть футов.
– Я больше не студент и задания не выполняю.
– Тем не менее он хотел бы с вами пообщаться, – он говорит «темнимение», как те йоруба, которые плохо знакомы с поп-культурой. Интересно, где он жил раньше.
– Война на улице, если вы не заметили. Нас обстреливают. Если бы я мог выбраться из города, я бы так и поступил, а вот разгуливать по нему не стану.
– Я могу гарантировать вам безопасное перемещение. От вас требуется лишь соблюдать конфиденциальность.
– Конфиденциальность – мое второе имя.
Ага. Я использовал биографии всех своих знакомых и приличного числа незнакомцев, чтобы населить свои романы, а вы ждете от меня конфиденциальности. Ну конечно. Конфиденциальность – мое второе имя ровно до следующей книги.
– Через час за вами зайдут.
– Откуда вы знаете, где я живу? – Но он уже отключился.
Я принаряжаюсь – то есть надеваю свежие трусы и откапываю чистые шмотки. Я уже несколько дней не заморачивался тем, чтобы одеваться. Проверяю, нет ли запаха изо рта, дыхнув на ладонь, – результат омерзительный, но ополаскивателя для рта у меня нет, поэтому я полощу его водкой, потом чищу зубы и делаю еще глоточек водки – на удачу.
За мной приходят двое солдат. На них буро-бежевый пустынный камуфляж, у одного с собой плазменная винтовка. За ними таскается четвероногий бот – из тех, что с плоской головой и размашистой походкой. Они приехали на джипе с двигателем внутреннего сгорания. В Роузуотере все машины электрические, и после того как отключилась подача энергии, дороги опустели. Ах да, есть же еще проблемка с воронками от бомб. Генераторы кое-где стоят, а вот с топливом – беда.
Повсюду установлены контрольно-пропускные пункты, но к этому я еще вернусь. Сперва я хочу сосредоточиться на людях, возглавляющих это восстание, или революцию, или как мы там это теперь называем.
Особняк мэра утратил прежнее великолепие. Если я правильно помню, его построили в шестидесятом или шестьдесят первом; это официальная резиденция мэра и административный центр. Перед ним возвели несколько бетонных барьеров, так что идти приходится зигзагами. Через равные промежутки к небу поднимаются башни примерно десяти футов высотой, – подозреваю, они призваны мешать наблюдению со спутников. Потом спрошу. Само здание пережило пару прямых попаданий, и хотя оно до сих пор стоит, я не был бы так уж уверен в его конструктивной целостности. Когда меня привозят, особняк активно ремонтируют и желтые указатели направляют нас по безопасному маршруту, хотя каску мне все-таки вручают.
Я удивлен, что мэр ожидает меня прямо здесь, в этом потрепанном здании. Он раскидывает руки, как будто мы знакомы, и меня пленяет поле его притяжения. Он большой поклонник «Банановой идентичности», а можно ли называть меня Уолтером, а бывал ли я уже в этом особняке, он так надеется, что мы сработаемся, но в любом случае – могу ли я подписать его экземпляр, и давайте спустимся вниз, там удобнее, и кстати, не хочу ли я есть или пить? От Жака приятно пахнет, а объятия его кажутся искренними. Я знаю, что он политик и располагать к себе людей – его профессиональный навык, но, черт побери! он выбрал роман, в котором, как мне кажется, я выразил именно то, что хотел, и его точно отмеренное дружелюбие не пересекает грань заискивания. Пожалуй, показная искренность мэра – главное его оружие. А может, он и вправду искренен – кто знает. Он определенно храбр, если находится наверху, где его может прихлопнуть случайной бомбой, но он это знает, и знает, что я это знаю и что это повлияет на мое мнение о нем.
Он не представляет мне свою свиту, но в ней есть поразительно красивая женщина с мертвыми глазами, которая смотрит на меня, как на клопа, и еще одна, которая ловит каждое слово Жака. Видимо, она – какой-то администратор. Ее движения выверены, и каждые несколько секунд она что-то шепчет на ухо Жаку. Я знаю, что ни одна из этих женщин не является его женой Ханной, а язык их тел не говорит о том, что они спят или хотя бы просто флиртуют с ним.
Лестница заканчивается на следующем этаже, потом система лифтов уносит нас на неизвестную глубину, а потом мы куда-то сворачиваем, и я понимаю, что мы вышли за пределы особняка. Это кажется мне разумным – строители так шумят, что нет смысла даже пытаться там разговаривать.
Мы входим в приемную: белые стены, столик с бутылками воды, стеклянными, – приятная деталь, учитывая количество мусорных островов из пластика в океанах. Ровно пять минут Жак обсуждает со мной «Банановую идентичность» и задает проницательные вопросы. Тот, кто его готовил, – большой молодец. Потом Жак переходит к делу.
– Уолтер, мне нужна ваша помощь. Любая война – это война пропаганды. Я хочу, чтобы вы написали историю нашей борьбы. Роузуотеру нужна беспристрастная хроника этой несправедливости.
Не заметил ли я странного упора на слово «беспристрастная»?
– Я польщен, сэр, но я пишу субъективные книги, а моя публицистика – это комментарии. Я не занимаюсь репортажами. Не хочу вас оскорбить, но мне это скучно.
– Так сделайте это по-своему. Бывают же исторические романы, верно? Напишите такой.
– Но… – я решаю говорить честно – здесь, в этом бункере, окруженном самой революцией. – Я не уверен, что приветствую эту… независимость Роузуотера.
– Превосходно. Значит, вы – лицо незаинтересованное.
