«В течение 24 июля на Белгородском направлении наши войска продолжали вести бои с наступающими танками и пехотой противника. На Орловско-Курском направлении за истекший день противник атак не предпринимал. Нашими войсками на Белгородском направлении за день боёв подбито и уничтожено более 100 немецких танков. В воздушных боях сбито 47 немецких самолётов. На отдельных участках советские войска нанесли врагу контрудары и выбили противника из нескольких населённых пунктов. В бою немцы потеряли только убитыми до 2000 солдат и офицеров. В районе одной высоты Н-ская танковая часть уничтожила 35 немецких танков, из них 7 танков типа «тигр», 5 самоходных орудий и истребила свыше 600 гитлеровцев.

Бойцы и командиры Красной армии, сражающиеся на Белгородском направлении, наносят тяжёлые удары немецко-фашистским оккупантам. Подразделение бронебойщиков под командованием гвардии лейтенанта сожгли 12 вражеских танков, 10 автомашин и истребили до 200 гитлеровцев. Командир и наводчик братья Ерохины подбили 6 танков и уничтожили две автомашины. Снайпер Григорий Максимов за два дня истребил 52 гитлеровца...»

Рано утром, когда первые лучи солнца дробились на стволе пушки, а бойцы орудийного расчёта ещё спали в блиндаже, старшина Шпак тихонько встал, надел брюки и, подхватив свою гимнастёрку, поспешил к реке, чтобы постирать её. «И как меня угораздило упасть в грязь, — выругался он в душе. — А всё оттого, что слишком много думаю о Марии. И чем она мне приглянулась, ума не приложу! Вот если бы рядом со мной была на фронте жена, моя Зарочка, она бы заревновала. Что-то от неё давно нет писем, а я так скучаю по ней! Сыну Павлу она, наверное, пишет чаще, хотя не могу точно это утверждать...»

Река протекала неподалёку от первой линии обороны, и хотя место было не опасное, по утрам с противоположного берега реки, где находился противник, нередко постреливали по нашим бойцам его «кукушки» — так называли снайперов, укрывшихся в засаде. Эта ночь прошла без выстрелов, и старшина Шпак чувствовал себя спокойно. Вода в реке была холодной, особенно по утрам, но старшину это не смущало. Вскоре его гимнастёрка уже сушилась в блиндаже рядом с его койкой.

— Товарищ старшина, вы были на речке? — спросил Игнат Рябов, глядя на него своими круглыми большими глазами. На его худощавом лице застыло выражение сдержанности, видно, он хотел спросить ещё о чём-то, но то ли раздумал, то ли его смутил суровый взгляд Шпака.

— Я стирал гимнастёрку, — невесело ответил старшина. — В грязи вымазался... Да и у тебя гимнастёрка не первой свежести. Чтобы к вечеру постирал, ясно?

— Если нас фрицы не атакуют, — бодро произнёс Рябов и тут же перевёл разговор на другое. Он сообщил, что вчера вечером, когда Шпак был в штабе полка, сюда приходила медсестра Мария Ивановна. — Вас спрашивала, Василий Иванович, я сказал ей, где вы, и она расстроилась. Оказалось, раненый капитан Кольцов попросил её передать вам его просьбу прийти к нему. А вот зачем — не сказала. — Заряжающий с минуту помолчал и вновь заговорил, но уже тише: — Что-то медичка зачастила к вам, товарищ старшина, то одно у неё, то другое, а сама на вас глаза пялит без стыда и совести...

— Разговорчики, Рябов! — осадил его Шпак, но потом мягко, с улыбкой на уставшем лице добавил: — Ты, вижу, совсем не уважаешь бабскую красоту. А то, что медсестра красива, спору нет, и, видно, тебя это почему-то злит, а? Вот если в бою тебя зацепит осколок или пуля, кто окажет первую помощь? Та же Мария Ивановна. Она Кольцова, нашего командира батареи, едва он был ранен, перевязала и отвезла в санчасть. Может, потому и жив он остался. Эх ты, красавец! Соображать надо!..

— Да я ничего против Марии Ивановны не имею, — зарделся Рябов.

Шпак перекурил в ровике[16] и хотел было послать Рябова на передвижную кухню получить для расчёта завтрак, как у него на столике заголосил полевой телефон. Шпак рывком снял трубку:

— Первое орудие слушает!

В телефонной трубке послышалось ворчание, и чей-то голос насмешливо возразил:

— Орудие слушает? Странно, однако. Что за чушь? Доложите, как положено по уставу!

Теперь Шпак узнал командира полка Карпова и поспешил поправиться:

— Командир первого орудия старшина Шпак слушает вас!

— Вот это другое дело. Совсем разболтались... Говорит командир полка. У вас там нет командира первого дивизиона? Нет?.. А как ночь прошла?

— Пока тихо...

Полковник предупредил, что дальние посты воздушного наблюдения засекли немецкие танки.

— Как бы они не зашли в тыл батарее. Раньше времени огня по ним не открывать, чтобы не дать себя обнаружить, да и снаряды надо беречь. После воздушного налёта и бомбёжки, если таковая состоится, немцы бросят в бой танки. Это их обычный приём. Так что как бы не пришлось вам выдержать поединок с танками. — Голос у командира полка был спокойный, и Шпак понял, что раздражение у него прошло. От этой мысли у старшины полегчало на душе. — Опыт борьбы с танками у вас, Василий Иванович, есть, так что помогите Кошкину, если что...

— По-иному и быть не может, товарищ полковник.

— Вы в санчасти были — как там мой земляк капитан Кольцов? — неожиданно спросил Карпов, и в его напряжённом голосе появились металлические ноты. — Я туда звонил, но лечащего врача не застал, а дежурная сестра заявила: «Плох ваш Кольцов». Толком мне ничего не объяснила. А от вас информацию я не получил, хотя просил вас дать мне знать.

— Виноват, Игорь Михайлович, замотался, то одно, то другое... — с горечью промолвил Шпак. — У Кольцова мы были с командиром дивизиона, переговорили с его лечащим врачом. Ранение у него тяжёлое — осколок застрял в правом лёгком. Начальник полковой санчасти решил отправить его в госпиталь на операцию: в санбате молодые хирурги. Вернулся я на батарею поздно, вы уже отдыхали, и я не стал вас беспокоить.

— Так Кольцова отвезли в госпиталь? — не понял командир полка.

— Собираются сделать это завтра с утра, если оттуда вернётся санитарная машина.

— Не везёт нам, Василий Иванович, — грустно проворчал в трубке голос полковника. — Что ж, будем назначать командиром батареи старшего лейтенанта Фёдора Кошкина. Приказ сегодня будет подписан. Я о чём хочу