всему, готов предпринять определенные шаги и положить конец многовековой несправедливости. И я опасаюсь, что эта готовность может с часу на час перерасти в непреклонную решимость, в случае если наши предложения в замке Кюдзе вновь не будут восприняты со всей должной серьезностью.

Но, как мне представляется, уважаемый маркиз, само ваше назначение говорит о многом. Если я верно понимаю суть момента, его величество император Муцухито принял наконец прагматичное решение руководствоваться в дальнейших внешнеполитических шагах сложившимися реалиями. Поэтому и назначил на столь ответственный пост трезво смотрящего на вещи политика. Кстати говоря, именно сознавая такой поворот событий, с нашей стороны и выставлены далеко не самые жесткие условия, в частности по Корее. Или по поводу репараций или контрибуций, давайте уж называть вещи своими именами…

Я ведь уже говорил вам, что в Петербурге Японию ни в коем случае не рассматривают как своего патологического врага, и мы абсолютно не намерены влезать в ваши внутренние дела. Нам вместе нужно поскорее перевернуть эту печальную страницу совместной истории. В конце концов, одно из главных составляющих искусства внешней политики – это умение правильно выбирать друзей. Разве не так?

Ито промолчал. Да, он читал газеты. И прекрасно отдавал себе отчет в том, что описанный Рудневым членам японской делегации сценарий вполне может быть русскими осуществлен. А вся эта, безусловно инспирированная из Петербурга, газетная кампания – вполне подходящий предлог. В том же, что после русской высадки среди аборигенов найдутся те, кто с пеной у рта будут доказывать журналистам, как им плохо жилось до этого под игом жестоких японцев, сомневаться не приходилось…

Приподняв цилиндр, маркиз коротко поклонился и ступил на верхнюю ступеньку трапа. Но в этот момент Русин чуть придержал японского премьера за руку.

– Простите, пожалуйста, Хиробуми-сама, но я чуть не забыл озвучить вам один весьма конфиденциальный момент: новый премьер-министр России Петр Аркадьевич Столыпин просил меня приватно кланяться вам и пригласить на личную с ним встречу. Он в скором времени собирается прибыть на Дальний Восток. После заключения мирного договора, конечно…

– Спасибо. Полагаю, это действительно может быть весьма полезным… Спасибо!

Еще раз пожелав премьер-министру Японии доброго пути, здоровья и удачи, Русин откозырял следовавшим за ним с непроницаемыми лицами японским офицерам. После них по трапу, слегка пошатываясь, спустился мидовский чиновник, и в ту же минуту, когда он с помощью фалрепных оказался наконец на палубе «Беспощадного», истребитель дал ход, окатив волной кормовую часть подветренного борта «Варяга». Крейсер немного раскачало…

* * *

– Отвалил Римский-Корсаков?

– Так точно, ваше превосходительство!

– Хорошо. Прикажите по флоту: ночью верхние вахты – полуторные. Смотреть в оба! Сети ставить всем, кто не на ходу…

Итак, господа, теперь, как говорится, шар на их стороне. Ну и как, по вашему мнению, паршивые из нас переговорщики или завтра самураи пойдут на мировую? Какие будут мнения? Что думает штаб флота?

– Давайте сначала, с вашего позволения, мы Русина дождемся. Роль доброго следователя сейчас играл он. И наверняка переговорил с Ито о чем-то еще перед расставанием. Что же до ваших персональных способностей дипломата, Всеволод Федорович, то… Ну, я даже не знаю. Как-то уж слишком, по-моему… – Молас с задумчивым видом взял театральную паузу, глядя куда-то вверх.

– Что «даже не знаю»? Крутить изволите, милостивый государь? В «немогузнайство» играем? Что вы там, на потолке, эдакого интересного увидели? – чувствуя подвох, взвился с пол-оборота Руднев. – И что такого было слишком?!

Вопрос его так и остался висеть в воздухе. Молас, продолжая изучать матовое стекло плафона, с деланой серьезностью неторопливо собирался с мыслями для ответа. Общество безмолвствовало, но, очевидно, сдерживалось из последних сил, чем разнутряло Петровича еще больше. В конце концов, он и не выдержал первым:

– Что вам не так?! Да, я настаивал на ста пятидесяти миллионах чистоганом! А чем они круче турок, а?

Те, между прочим, без объявления войны на нас не нападали! А в Сан-Стефано быстренько подписали сто сорок. Понимали, что нам до их столицы – один переход. А эти, чем они лучше?! Да и «ройяльного нейви» за их спиной не наблюдается пока… И если бы не Русин с его инструкциями по зачетам!.. Какие, к едрене фене, зачеты?! Сахалин – наш. Курилы по-любому заберем, пусть попробуют заартачиться… Зачеты! Вот в Питере дают…

– Всеволод Федорович, ну, ведь в этом вопросе в Зимнем, наверное, все не раз взвесили. Причем с учетом наших же подробных донесений. И у турок, кстати, тоже был частичный зачет. Кроме того…

– Знаю, знаю все, что скажете. Было согласовано заранее. Но мы ведь их разложили, как в первую брачную ночь! Куда им деваться-то было? Ух как хотелось с косоглазых содрать по полной! Чтоб они на всю жизнь запомнили, как нам «побудки» устраивать!

– Все-таки, Всеволод Федорович, буква в дипломатии важна, спору нет, но форма… А для японцев – тем более. Нужно было как-то… ну, помягче, что ли. А вы, простите…

– Да! Я им трижды объяснил, сколько у меня двенадцатидюймовок… справочно-с. Чтоб в буквах и цифрах не путались! А то, может, с первого раза не дошло? И их несогласие по поводу Цусимы на полсотни лет порекомендовал в зад их мартышкин сраный засунуть только потому, что нельзя же все вокруг да около! Торжище устроить нам тут задумали господа азияты! Или я не доходчиво им втолковал: не хотите по доброму – так мы завтра поутру организуем непонятливым коллективное промывание мозгов и прогревание организмов одновременно!

– И после всего этого… Неужто вам не совестно нашего Василия Александровича, добрейшего и милейшего человека, кровопивушкой называть, Всеволод Федорович? – из последних сил пытаясь сохранить подобие бесстрастного выражения лица, негромко, с напускной укоризной проговорил Щербачев.

– Мне стыдно?! С какого, простите, рожна мне должно быть стыдно?! Да я из-за них… Блин!..

На этом самом месте самооправдательную тираду покрасневшего от возмущения Петровича-Руднева и прервал взрыв безудержного, гомерического хохота. Ржали даже вестовые за дверью. Даже часовой у кормового флага – световые люки в салоне и кают-компании были открыты…

Из книги вице-адмирала РИФ А. В. фон Плотто «Торпедой – пли!»

Издательство «Наутикус», СПб, Берлин, 1917 г.

Наши катера прошли больше половины пути до входа в Сасебский залив. Оставалось миль шесть или уже меньше. До этого кроме пары джонок под берегом и нескольких парусов вдали мы не увидели вокруг ничего подозрительного. Одна – двухмачтовая – стояла на якоре, и люди на ней не проявили к нам ни малейшего интереса. В бинокль было видно, что они заняты каким-то своим делом, возможно приготовлением завтрака. Вторая промелькнула