– Отвечайте… – и побыстрее, времени почти не осталось!

Он поджимает губы и, не выдержав силы моего взгляда и руки, коснувшейся его твердого живота в рубашке, отворачивается. А я поднимаюсь на цыпочки и добавляю его волнению искры.

Целую прямо в губы. Чувствую, как руки на плечах становятся почти нежными. А мои пальцы таки смогли коснуться холодного металла.

Это я вчера замешкалась, сегодня причин для волнения нет.

Потому что я скорее сдохну, чем стану бизнес-проектом. Чем дам убить моего отца!

Щелчок затвора и Иван широко раскрывает глаза. Но я уже кусаю его губу и, замешкавшись, он дает мне себя отодвинуть.

Толчок в дверь и взгляд. Глаза в глаза. Синие в стальные.

– Нина…

Раз…

Два…

Три…

Выстрел оглушает до звона в ушах. Борис отшатывается к стене. Хватается за грудь, по которой растекается красное пятно.

Отец тут же подбегает ко мне, а в голову тычутся два автомата.

– Не трогать! – выкрикивает Борис, и я впервые, впервые вижу, как дергается уголок его рта. – Если ты хотела попасть в сердце, то промазала.

– Потому что сердца нет, – выдыхаю я, и еще раз в его глаза. Только после этого отворачиваюсь.

Из дома мы бежим с отцом, только пятки сверкают. И очень удачно, что в машине Ивана остались ключи.

– Папа, – окликаю я его и сажусь за руль.

Он рядом. Трясется, сжимая в руках документы.

– Надо было оставить? – спрашивает он меня, и мне хочется истерично смеяться, потому что я не знаю. Не знаю. Теперь я ничего не знаю.

– Сможешь быстро загнать их за пол цены?

– Постараюсь, – немного подумал, сказал он, пока я разгонялась по аллее. Ворота были закрыты, но мне уже все равно. – Нина? Не перебор?

Я только сжимаю руль пальцами, только ощущаю, как рванными толчками бьется в груди сердце, как в голове все еще шумит. Как слезы ручьями текут по лицу, и закрываю глаза, когда бампер ударом врезается в кованые ворота. Раскрывает их.

Так же, как раскрылись мои глаза на часть личности Бориса.

Открываю глаза и вижу, как папа поддерживает руль, но на меня не смотрит.

Мне еще предстоит ему сказать, что Уля неизвестно где и жива ли. А ему нужно будет мне рассказать про плен Бориса. Но учитывая побег, который мы совершаем, спустя пятнадцать минут, погружая вещи в нашу Ниву, времени у нас будет достаточно.

Достаточно времени, чтобы подумать, а что я, собственно, натворила.

– Ты убила его? – неверяще охает мать, а я пожимаю плечами.

– Он же в стальной броне, что с ним может сделать одна маленькая пуля. Что с ним могу сделать я.

– Даже у стальной брони есть слабые места, – как-то торопливо шепчет мама, сжимая в руке мою руку, пока мы мчим по заснеженной трассе.

– Это слабое место не я, мам. Точно не я.

Жалею ли я о том, что натворила? Нет, только жалею, что не забрала Виктора, кусочек черного хвостика которого видела, когда убегала. И я бы взяла его, да куда? На чемоданы.

А еще жалею, что пришлось позвонить Жене.

– Чего тебе? – отвечает она со всей любезностью, на какую способна. – На свадьбу не приду.

– Ее и не будет. Я ушла от Бориса, – если можно так сказать.

– Боже! Да девочка выросла! Ты в Новосибирск!? Я с тобой. Москва эта уже в печенках сидит. А где как не в Сибири водятся самые стальные мужики?

Она смеется, а мне не до смеха. Я не знаю, смогу ли теперь вообще засмеяться.