– Ну вот и решай проблемы, а я хочу увидеть родителей. Если появится машина, пойду через лес. Там медведи, – хихикаю я.

– Ты чего себя такой смелой почувствовала?

Действительно, чего?

– Я дома, Борис, – смеюсь я, понимая его недоумение. Я и сама ощущаю себя другой. Настоящей.

Москва давит. Борис давит. Нелюбимая учеба.

А тут есть просто я. Снег и я.

– Я люблю тебя. Но для меня родители святое.

Борис отключается, не сказав ни слова, а я бегу дальше.

Бегу по городу, что так люблю, отмечая даже малейшие изменения. Иллюминацию. Гирлянды. Украшенные, но еще закрытые магазины.

Машу знакомым, что вяло передвигаются в первый день после гулянки. Как зомби, ей богу. Но телефон достать способны.

Знаю, что к моему приходу, родители будут знать, что я уже здесь.

– Нина! – мама просто в шоке стоит на пороге и быстро меня обнимает, втягивая в квартиру. Помогает снять пуховик и стряхнуть мех с шапки. – Какая чудесная. Неужели мех настоящий?

– Скорее всего.

Папа уже здесь. Стоит в трениках и усмехается.

– Не знаю, что это за чудо. Но это лучший подарок на новый год, – разводит он руки, и я залетаю в объятия, ощущая привычный запах дешевой туалетной воды и пива.

Сейчас он кажется родным. Сейчас мне кажется я дома.

– И кто у нас олень-перевозчик?

Папа смеется, и я вместе с ним.

– Борис.

– Какой Борис? – напрягается отец, и хмурит брови. Он ведь не дурак. Он видел пуховик, шапку. Да и мама до сих пор ее рассматривает.

Я закусываю губу и чуть отхожу назад, чтобы захватить взглядом отца и мать. Напряженных. Тут же проспавшихся.

– Борис Распутин. Седьмого января у нас свадьба.

– Повтори…

– Лень, успокойся.

Мама напрягается сильнее. Быстро меня за свою спину прячет.

И я не понимаю, почему у папы лицо пошло красными пятнами, а рука поднялась, зажатая в кулак.

Он же никогда. Никогда не угрожал насилием. Даже когда на охоту с ним пробралась, забравшись в багажник. Даже когда по деревьям лазила. Даже когда заплывала на лодке на другой конец озера.

Орал. Да. Но, чтобы бить…

– Ты слышала ее!? Ты что удумала там в своей Москве! Тебе сколько лет!

– Я совершеннолетняя, – пытаюсь высказаться, но мама на меня шикает.

– А по заднице я все равно могу тебе дать, – хватается за пояс брюк, а там нет ремня. Звереет. – Ты хоть знаешь, кто такой этот Распутин?! Ты хоть что-нибудь о нем знаешь! Или повелась на крепкий член и бабки!

– Леня! Ты что говоришь! Нина не такая, как…!!!

– Да! Я тоже думал, что не такая. Что ты встала столбом!? Я ее не трону. Словами буду бить…

Слова. Опять слова. Так много все говорят, но ничего конкретного.

– Папа. Но уже все решено. И я люблю его. Я…

– Пока ты жива, ничего не решено. И какая любовь?! Ты поэтому спрашивала про него?! Ты не поняла, что я тогда сказал! Он акула. Он сожрет тебя, как сожрал свою жену. Ты этого хочешь?

Видит мое недоумение. Смотрит. Долго, настойчиво. Его почти трясет.

– Не знаешь? А я расскажу. Я все расскажу… Он выкинул ее за подозрение в измене. Она с мэром тогдашним таскалась вроде. Блядь была, но его поступок… Выкинул, Нин. Без одежды. Без денег. Без паспорта. И помогать запретил! Где ты думаешь его красивая жена теперь? Сдохла в придорожном борделе! Считаешь, так поступают герои романов, которыми ты зачитывалась? Ты думала, он твой герой? Что он такого сделал, что ты позарилась на взрослого мужика?!

Его слова действительно бьют сильнее ударов. Он словно в воду меня окунает ледяную, и я начинаю задыхаться, захлебываться, терять сознание. Но его не остановить. А руку матери он только отбрасывает.

– А знаешь, что он сделал с парнем, который его убить хотел? Попытался… Сжёг на заводе в жидком металле. А… Запах паленой плоти мне потом два дня снился.

– Нет, – ахаю, прикрываю лицо руками. Его слова. Образы. Все кружится, и я начинаю шататься, облокачиваюсь на стену и стекаю по ней лужицей.

В мозгу вспышкой выстрел. Тот, которым Борис хладнокровно убил мужчину. Защитил меня? Или ловко манипулировал ситуацией?

– Но он спасал меня, – реву. – Спасал! От Андрея тогда спас…

Да, вот тогда. Он помог же мне. Не тронул, хотя сама к нему лезла.

– Вот оно что! Вот откуда ноги-то растут! А потом подставил, чтобы ты в долгу у него была! Чтобы ты пришла «спасибо» ему сказать, – выплевывает ядовито.

– Зачем!? Зачем это ему?!

– Да потому что не видела ты его! По хрен тебе на его бабки! И не позарилась бы никогда! Ты же другого хотела. Ты смеяться хотела! Жить! А с ним что? Много радости ты видела?

– Папа… – слезы душат, в груди стальной трос сердце сжимает. Да что же это… неужели все так? Или папа пугает. Может быть он просто меня пугает?

– Или вся радость, что трахается он как кобель при случке…

– Леня! Ну следи ты за языком!

– Надо было за единственной дочерью следить! Почему ты молчала, Нина!? Почему нам ничего не сказала?! Ты же всегда, как на духу все выкладывала!

– Я не знаю, не знаю, – кручу я головой и сотрясаюсь от рыданий. Не верю. Не верю, что все так. Чудовище, да. Но я не могу поверить. Я не хочу верить, что могла быть с таким. Подставить. Сжечь в жидком металле.

– Ты не беременна? – испуганно шепчет мама, и я качаю головой.

– Ну хоть одна радость. Пиздец. Пиздец, мать! Видел же, как он на тебя пялился два года назад, да значения не придал. Педофил чертов. Убью нахер. Никогда он тебя не тронет.

– Папа… Стой. Он… – облизываю губы. Вспоминаю Улю. Себя. – Он учебу оплатил же. Мне. И Улю за границу отправил. Вы же так рады были.

Мама раскрывает глаза от ужаса, отец хватается за волосы, я сглатываю слюну. Слезы.

Не знаю, как сказать, что Уля приезжала. И что теперь я не знаю, что с ней. Теперь я действительно не знаю, что с ней. Страшно. Господи, как на кладбище страшно.

– Грант. Блять. Легко поверить в халяву. Жену выкинул. Да. Борис и меня выкинул. Только обратно вернул. Но…

– Уля должна вернуться, – решительно заявляет мама. Отец смотрит в пустоту и кивает. Идет в комнату и возвращается уже в джинсах. Смотрит на стену, что так долго были нам домом.

– Квартиру продадим, должно хватить, чтобы долг отдать. Но к нему ты больше не вернешься.

– Папа… он.

– Боишься его? – орет он, снова срываясь. Я делаю судорожный, быстрый кивок. Теперь да. Раньше меньше. Но теперь…