Но женщина еще не привыкла.

«Обязательно зайду». Она отвернулась, и губы у нее задрожали.

«Не надо, — сказал он, целуя ее. — Ты всегда думай, что могло быть гораздо хуже, я мог бы потерять тебя, если бы ваш главврач не написал, где ты и почему не хочешь мне писать. И я тогда сразу бросился в Новосибирск, за тобой. И вот мы вместе. И я теперь самый счастливый человек на свете. А ты?»

«Я тоже…»

Он объяснял ей так, как будто она сама этого не знала. Он подождал, не захочет ли она что-нибудь сказать, и Костя тоже подождал. Но женщина молчала.

«А ты подумай, как мне приходится, — продолжал мужчина. — Торчать здесь и делать эти бесконечные расчеты, проверять анализы и черт знает что еще! Торчать здесь, где даже нет необходимости в затемнении, а ты — была там…»

«Но ты же не виноват в этом. Ты же не прятался, не устраивал себе бро́ню, как некоторые. Ты делал броню́. Я видела ее там… И продолжаешь ее делать».

Нет, нет, остановил сам себя Костя, она как-то иначе сказала. Об этом же, но иначе. А просто:

«Но ты же не прятался».

«Я понимаю, — ответил он. — Но мне от этого не легче, что я понимаю».

Ему пора было уже уходить, и он не мог уйти. А когда ушел, женщина видела в окне его мелькнувшие ноги. Он скрылся, но женщина продолжала стоять и представляла, как он переходит через улицу, уставленную голыми, сонными деревьями, как идет по тротуару и снег скрипит под его валенками, а впереди он видит сизые горы.

Костя не знал, что дальше делать с этой женщиной и как у них все сложится, будут ли они счастливы друг с другом. Это был тот случай, когда ничего нельзя предугадать заранее. А вообще-то — бывают такие, что можно?.. Он все еще не расстался с этими двумя, случайно встреченными у главного почтамта, и ему хотелось, чтобы концовка была счастливой. А ведь — при желании — все это можно было бы вывести по-другому. Что не он, а она, она тяготится их отношениями. И на почтамт пришла написать человеку, тому старшему лейтенанту, которого близко знала на фронте и с которым у нее куда больше общего, потому что оба видели и пережили что-то такое, о чем и не подозревает тот, кто хоть и делает необходимую для победы работу, ко делает ее в глубоком тылу, где даже нет необходимости занавешивать по вечерам окна. Тот, кто не лежал во время вражеского артобстрела, казавшись самому себе непомерно большим, кто не видел ползущий из-за леса неотвратимый танк, — а все снаряды расстреляны, все до одного, а новых не подвезли.

Костя уже устал думать об этом, но остановиться не мог и потому был рад, что в коридоре послышался топот ног, раздались голоса ребят. Они ворвались в комнату и наполнили ее шумом и смехом и, как всегда, затеяли свою возню. Костя не принимал в ней участия, только молча отшвыривал подушки, когда они случайно попадали в него. И отшвыривал довольно метко.

Дней через пять он пошел на почту и снова встретил эту женщину.

Она была уже на протезе, а свою шинель переделала в пальто, пришив на воротник искусственный мех от ушанки. Она шла с палкой — неуверенно, боясь поскользнуться.

Костя отвернулся.

Ему было неловко. Как будто его открыто уличили в недостойном подглядывании за чужой жизнью.

Он вошел в зал и направился к знакомому окошечку, еще не подозревая, что среди адресованных ему писем больше никогда не будет тех, надписанных косым, летящим почерком, которые он всегда ждал с таким нетерпением.

БЕЗВЕСТНЫЙ РАТНИК

— Так-так, — сказал майор. — Ну, поглядим.

Он взял карту военно-медицинского освидетельствования, там каждый врач из комиссии написал короткое заключение о состоянии здоровья Радоева Константина, 1924 года рождения.

Костя — голый, в одних очках — стоял перед столом, покрытым серым солдатским сукном. В боковом флигеле школьного здания, где велись военкоматские медосмотры, было не жарко. Наверное, он со стороны походил на ощипанного гуся. А тут накануне в техникумовском общежитии топили баню, и теперь чистые волосы рассыпались, лезли в глаза, щекотали уши, и он поминутно откидывал волосы назад. Он думал, что это невероятно глупо — ожидать решения судьбы в таком нелепом, беспомощном виде.

— Непонятный ты, Радоев, человек, — вздохнул майор, продолжая изучать записи. — Вот, читаю одним глазом: статья тридцать первая, годен к нестроевой службе. Добро? Отправить на курсы шифровальщиков-переводчиков? Есть у нас такие, и как раз требуется туда набор.

— Так точно! Я же немецким владею, — сказал Костя обрадованно и переступил с ноги на ногу.

— А ты не лезь поперед батьки! Другим глазом смотрю — девяносто восьмая статья определяет зрение, как нам это известно. Пункт «д». К службе в армии негоден, но для физического труда годен. Одна статья другую ну начисто отвергает. В трудармию, скажем, тебя призвать тоже не приходится.

— Товарищ майор, а может быть…

— Что «а может быть»? Что «товарищ майор»? Сам нарушаешь приказ по расписанию болезней! И еще требуешь чего-то, бумажки подаешь — так, мол, и так, беспромедлительно отправьте в действующую армию.

— Я не требую… Хоть на курсы шифровальщиков, товарищ майор, — продолжал Костя свое, уже понимая всю бесцельность этого разговора.

— Хоть… Я тебя отправлю, а там своя медкомиссия, мандатная комиссия, свои умники. Умников-то всюду хватает… И они тебя пошлют подальше. Обратно пошлют по месту призыва. А твой проезд в оба конца и расходы по довольствию — на шею товарищу майору! Да? Отказать. Согласно того-то и того-то. Несоответствие, одним словом. Не маленький. Все, Радоев.

И майор отложил в сторону заключение, пришпилив к нему булавкой Костин рапорт — листок в клетку.

Костя одевался в большой комнате, с которой начинался его сегодняшний путь по врачам. Разложенная на подоконниках, на скамьях и просто по углам у стен одежда придавала комнате вид предбанника. Только в предбаннике обычно теплее.

Сразу за калиткой школьного двора Костя попал в людской водоворот. Улица вела к базару, и одни шли по ней вниз, другие — уже наверх, но их авоськи и сумки не очень-то распирало от покупок. А третьи покорно топтались на месте, потому что не сразу удавалось им сбыть с рук разную мелочь, вроде сапожной щетки, соломенной хлебницы или начищенной до блеска солонки из фраже. Зато с первого взгляда угадывались продавцы посолиднее, те, что