ключ зажигания, когда вещь на переднем сиденье привлекает мое внимание.

Это красный чемоданчик.

Должно быть, Дэвис достал его из нашей машины, когда буксировал ее на свалку.

В свете всего случившегося за последние двадцать четыре часа он честно вылетел у меня из головы.

Но вот он, ждет меня.

Глава 22

Смерть — во власти языка

Насекомые роятся у фонаря на парковке. Он бросает луч холодного света на пикап Дэвиса. Я слабо улыбаюсь спешащей в сторону больницы медсестре. Я тяну красный чемоданчик с соседнего сиденья на колени.

Мои большие пальцы замирают над металлическими застежками. Замки открываются со звонким щелчком.

Не знаю, на что я надеялась, честно. Клад с чем-то — не знаю, с чем именно.

Внутри только одна вещь.

Одинокий конверт с логотипом юридический фирмы, напечатанным в уголке для адреса отправителя. В центре напечатано имя матери и наш домашний адрес. Я наклоняю почтовую печать в тусклом свете. Марка датирована двумя неделями после моего рождения.

Внутри юридические документы, подписанные матерью: обещание хранить личность моего отца в тайне в обмен на огромную сумму денег.

— Твою мать. — Я откидываюсь на спинку кресла и даю себе минутку, чтобы переварить число. — Что мне вообще делать с миллионом долларов? — Я фыркаю и продолжаю читать бумаги.

Деньги должны храниться в трастовом фонде, принося проценты, пока мне не исполнится двадцать пять — всего через год. После этого еще по пятьдесят тысяч в год за молчание.

— Вау.

Внизу две подписи:

«Дарби Мэй Уайлдер.

Стоун Эллисон Ратледж».

Не знаю, какой удар сильнее: что оба моих родителя легко избавились от меня за деньги или что я узнала, кто мой отец, когда его не стало.

Я говорю себе, что мне плевать. Два человека любили друг друга достаточно, чтобы зачать ребенка, но любви не хватило, чтобы с этим ребенком остаться.

Но, может, я смотрю на это другими глазами.

Если для матери дело было в деньгах, зачем создавать трастовый фонд только для меня? Почему бы и себе не попросить немного? У нее ни гроша за душой. Для нее дело не в деньгах. Мой отец подписал этот документ, потому что выбрал деньги и власть вместо нее.

Вместо нас.

«Молодая кровь играла в венах — такое бывает от разбитого сердца», — так ответила тетя Вайолет на мой вопрос о матери.

Значит, оставаться для нее было слишком больно. Не могу представить, что бы я чувствовала, каждый день глядя на своего ребенка и вспоминая о любви, которой лишилась. Почему-то проблеск этой мысли разбивает корку затаенной обиды, за которую я держалась с ее отъезда, и я почти могу понять ее.

Но Стоун — даже если он и любил маму когда-то, он выбрал деньги. Я хочу ненавидеть его всем сердцем. Его заботы хватило на то, чтобы открыть трастовый фонд, но не хватило на отцовство. Мое сердце просто не может определиться с тем, что чувствовать.

Но эта семья, особенно их поведение в последние несколько месяцев, вызывает отвращение. Интересно, не Ребекка ли заставила отца держаться от меня подальше? Она вынудила собственную сестру сделать аборт, почему бы не заставить Стоуна отказаться от меня? Черт, да я готова поспорить, что она в курсе сделанного Лорелей и ей плевать. Невозможно поверить, что в моих венах течет та же кровь, что и в этих монстрах. Они отняли у меня Адэйр. Ради чего? Денег? Денег, которые мне все равно достанутся?

Эти люди.

Моя сестра.

Она убила мою кузину. Убила мою лучшую подругу.

Чем дольше эта мысль крутится в моей голове, тем злее я становлюсь. Она зажигает во мне огонь. Раскаляет добела, пока не исчезает последняя унция моей человечности. Я хочу заставить Лорелей Ратледж заплатить.

Мотор ревет.

Первая передача.

Я выезжаю с парковки.

В кухне никого, когда я проскальзываю в заднюю дверь, но из других помещений доносится бормотание двух голосов — поместье закрывают на ночь. Перед домом стоит только красный «Корвет» Стоуна и старый седан, скорее всего, принадлежащий кому-то из персонала. В такое время миссис Ратледж давно пора быть дома, но готова поспорить, она наверняка решает вопросы с Гэбби, положенной в психиатрическую больницу. Значит, наверху только один из Ратледжей.

Я ныряю в тень холла и выжидаю, пока последние работники не запрут дом и не уйдут на ночь. После этого пробираюсь на третий этаж по частной лестнице, перепрыгивая через ступеньку. Кровь с каждым шагом бурлит все сильнее.

Лорелей забрала мою кузину.

Она забрала брата, о котором я даже не знала.

Она причина, по которой мой отец убил себя.

Ключ, который дала мне Бекки, все еще работает, и я захожу. Лунный свет едва проникает в гостиную. Напротив чайной комнаты Гэбби из-под двери виднеется тонкая полоска света.

— Привет, Лорелей, — говорю я, распахивая дверь.

Она вздрагивает в кресле за столом отца. Оценивающе оглядывает меня сверху вниз. Затем расслабляется, решив, что я не представляю угрозы.

— Виктория, — беззаботно зовет она прислугу, будто я какая-то неприятность, которую должен убрать персонал.

Я ухмыляюсь:

— О, дорогуша, они ушли. Тут теперь только я и ты.

Ее взгляд в панике мечется обратно к двери.

— Ты никуда не денешься. — Я захожу в комнату и закрываю дверь за собой.

Она бросается к телефону на столе. Я выдергиваю провод из стены до того, как она успевает схватить трубку. Я швыряю провод на пол, и она откидывается на спинку стула.

Находиться в кабинете Стоуна странно. Физически я никогда здесь не была, только видела эту комнату в тумане масла пожирателя грехов. Как невероятно точно было это видение.

Деревянные панели тянутся по стенам до самого потолка. Монструозные юридические книги и полки все еще господствуют над комнатой. Даже темно-красное кожаное кресло — зверь, с которым стоит считаться. Прямо между Лорелей и мной тот самый стол, за которым Стоун Ратледж росчерком пера отказался от своих родительских прав. Это подтверждает, что все грехи мертвых, которым я стала свидетелем, были правдой.

Лорелей прожигает меня уничижительным взглядом и цедит сквозь зубы:

— Что тебе нужно?

— Правда. — Я плюхаюсь на стул для посетителей, стоящий перед столом, и закидываю на него ноги. — Итак, — начинаю я, чувствуя себя живой как никогда. — Расскажи-ка мне, почему именно ты задавила мою кузину?

— Я этого не делала. Мой отец…

— Врешь! — Я ударяю ногой по столу так сильно, что зеленая лампа качается из стороны в сторону, угрожая упасть. — Давай-ка попробуем еще раз. Почему ты задавила