вооружены германские короли, были совершенно недостаточны даже для продолжения римской правительственной системы; еще менее достаточны были они для того, чтобы твердо руководить социальным развитием в интересах государства. Дворянство удержало верх над центральною властью, и под его господством совершенно исчезла самостоятельность средних и низших классов. Германская народная свобода стала смутным воспоминанием прошлого; германец эпохи переселения спустя немного поколений перестал существовать как политический элемент исторического развития.

При таких обстоятельствах является вполне понятным, что восточногерманские государства, возникшие на римской территории, оказались неспособными устойчиво осуществить германские политические идеи.

Тем не менее время царствования, по крайней мере остготских и вестготских, королей не лишено было значения для распространения германского взгляда на государство, если мы при этом примем во внимание позднейшее будущее их народов и стран. Восточногерманские государства, усвоив себе, хотя и несовершенно, административный механизм, а также правовые и культурные цели Римского государства, воспрепятствовали тому упадку, который грозил быстро наступить в народном хозяйстве провинций и в зиждущейся на нем социальной группировке. В Италии при остготах королевские домены, не находившиеся в казенном управлении, сдавались в аренду на началах денежного хозяйства; Теодорих заботился о безопасности ярмарок, понизил портовые пошлины, приказал восстановить разрушившиеся торговые дороги; и везде получился, по крайней мере для правительственных нужд, cursus publicus императорской эпохи. Таким образом, торговля в новых государствах падала медленно; сирийцы и евреи Востока все еще появлялись с своими товарами на испанских и гэльских рынках. И короли даже законодательным путем пришли на помощь денежному хозяйству в его борьбе за существование. В Италии сделана была попытка путем административных распоряжений создать, в противовес германскому принципу личного права, особое земское право, имевшее в большинстве случаев римский денежно-хозяйственный характер; в вестготском королевстве германское судоустройство было отменено, и римские юридические компендии заменили, в виде нового государственнаго права, германский обычай.

Благодаря этим мерам старое денежное хозяйство умирало очень медленно, сливаясь с распространившимся натуральным хозяйством, оно образовало вместе с последним тысячи смешанных форм и таким образом продлило свое существование до восьмого и даже девятого века – до той эпохи, когда восточногерманские государства Южной Европы давно распались, уступив свое место мировому господству франков.

Но именно эта перемена вызвала на юге своеобразный и благоприятный поворот в судьбах германских государственных идей. В то время как восточногерманская государственная власть, сама по себе в политическом отношении бесплодная, задерживала, насколько это было в ее силах, упадок римского строя в своих областях, во Франции, на почве, испытавшей сильное германское влияние, новая культура, основанная на натуральном хозяйстве, успела отлиться в определенные социальные и политические формы, явно отмеченные германским характером. Таким образом, как внутренние учреждения франкского королевства, так и характер его центральной власти доставили ему преимущество перед более южными странами, которые, наконец, и подпали, в большей или меньшей степени, под влияние экономического и социального строя, водворившегося на севере. И когда Южная Галлия, а также Италия были покорены франкскими королями, заимствование франкских правительственных форм явилось в высшей степени своевременно для увядавшей культуры этих стран. Франкское судоустройство, так же как франкский государственный строй, в том своеобразном виде, какой придала им реформа Каролингов, торжественно водворились в покоренных южных странах. Таким образом, франкский политический строй приобрел влияние на политическое развитие средневекового европейского мира почти во всей его совокупности, потому что учреждения этого строя с берегов Франции и лангобардской Италии были перенесены, особенно норманнами, еще дальше – в Англию и Южную Италию, даже в Сицилию и Иерусалим и вообще на христианский Востока XII и XIII веков.

III

Гораздо непосредственнее, чем государственная идея восточных германцев, влиял их нравственный и духовный мир на провинциалов Римской империи. Правда, в религиозной области и здесь было немыслимо какое-либо влияние, и даже только соглашение, языческое германское мышление, насколько оно еще сохранилось, – а это, относительно вестготов, именно и подлежит сомнению, – подпало под власть той мрачной массы суеверий, которая образовалась как осадок бесчисленных религиозных систем, существовавших в Римской империи, и исчезло в этом хаосе, не оказав никакого плодотворного влияния. Как христиане же, германцы были арианцами; обращение еретическою проповедью Вульфилы и его учеников исключало всякую возможность сближения с ортодоксальным католицизмом Запада. Так возникла рознь, которая со стороны вандалов и остготов не прекращалась никогда, а вестготы положили ей конец только во второй половине VI века, безусловно присоединившись к ортодоксии. Невозможно отрицать, что, вместе с арианством вестготов, угасла также и самостоятельность германцев в религиозной области. Но все-таки это учение, обособив восточных германцев, тем самым долго поддерживало в них духовную свободу и таким образом облегчило им духовное влияние, если не в религиозно-церковной, то в иных сферах их жизни.

Это заметно даже в сфере искусства. Восточные германцы принесли с собою только обильную формами национальную орнаментику и унаследованную от предков виртуозность в металлургическом деле. И та и другая сохранились и приобрели влияние на произведения, по крайней мере, африканского и италийского искусств; только в Испании они, по-видимому, исчезли бесследно; по крайней мере, знаменитые короны короля Рекесвинта (Rekkesvinth) и другие вестготские украшения не носят на себе ни малейшего национального отпечатка и заключены в неподвижные формы римско-византийского искусства. В Африке, напротив, оружие и барабаны из вандальских мастерских пользовались славою, а в Италии произошло смешение классических и германских орнаментных форм, чему лучшим примером служит надгробный памятник Теодориху Великому.

Но эта строгая верность отечественному стилю и национальным приемам в искусстве не помешала германцам признавать неизмеримое превосходство классического искусства. О сохранении его священных остатков величайший из королей Италии заботился больше, чем ничтожное поколение римских эпигонов; в Риме и в Равенне Теодорих назначил особых хранителей для памятников искусства; он ассигновал ежегодный фонд на восстановление римских зданий.

Как в области искусства, так и в языке и в литературе сказалось это особое положение и влияние восточных германцев. Они долго держались национального языка, это обусловливалось существованием отдельного германского богослужебного языка при арианстве, а также необыкновенными восприимчивостью и пластичностью германских наречий для обозначения новых культурных понятий – качества, которые, несмотря на прочно сложившееся расчленение частей речи и синтаксиса, обнаружились на деле уже в эту раннюю эпоху. Вестготское наречие, ближе нам знакомое благодаря Вульфиловой Библии и ее литературе, еще до Великого переселения народов заимствовало из греческого и латинского языков множество чуждых элементов, как то: технические выражения по виноделию, некоторые выражения военно-служебного обихода, более развитого народного хозяйства и большего домашнего комфорта. Таким образом, вестготское наречие было хорошо подготовлено к восприятию богатого мира понятий, существовавшего на юге; и, вероятно, это наречие долго еще слышалось в Испании и Южной Франции, вероятно также, что речь остготов и вандалов раздавалась в Италии и в