— А что ты будешь делать потом?

— Я работаю допоздна.

Он не говорит, когда будет дома. И меня не приглашает.

Эта штука, которую он делает со своим лицом — это трюк. То, что он умеет делать в совершенстве. Это сводит меня с ума, потому что я не умею так прятаться, и я не сделала ничего, чтобы заслужить его отступление.

Это заставляет меня вспомнить тот день в библиотеке, когда я попыталась дать ему пощечину.

Таким, каким он был в тот день. И я. Мы оба были там в тот день, сердитые, напряженные, импульсивные, настоящие. В то время как этот… этот Уэст ведет себя как мудак.

— Какое у тебя расписание занятий в этом семестре?

Еще одно пожатие плечами.

— Мне надо проверить. Я его не запомнил.

В этой фразе слышится легкая насмешка.

Я не запомнил его наизусть, в отличие от тебя.

Уэст никогда раньше не насмехался надо мной.

Он дразнил меня, бросал мне вызов, соблазнял меня, но он никогда не насмехался надо мной.

Что-то здесь действительно не так.

Я собираю все свое мужество и хватаю его за рукав пальто, заставляя остановиться прямо посреди тротуара.

— С тобой что-то случилось? Вчера вечером или на обратном пути?

Это рискованно, но у него должно быть оправдание. Объяснение. Должно быть.

— Я же сказал, ничего не случилось.

— Тогда почему ты так себя ведешь?

— Как?

Я нажимаю на его бицепсы кончиками пальцев, глядя на его пустое лицо.

— Вот так.

Он закатывает глаза. Он смотрит на небо, как будто я ему надоедаю. Какая-то случайная, беспокойная девчонка.

— Мне кажется, у тебя неправильное представление о нас.

— Что это значит?

— Появление в моей квартире. У нас такого не будет.

У нас такого не будет.

Вот к чему он клонит. Такова его цель.

— Ты отталкиваешь меня.

Он по-прежнему не смотрит на меня, и поначалу я думаю, что это способ для него притвориться, что я становлюсь предсказуемо плаксивой, женская театральность в полном действии, за исключением того, что его глаза блестят. Его кадык дергается, когда он сглатывает.

Его голос хриплый, когда он говорит мне:

— Просто я буду занят. — Он откашливается и продолжает: — В этом семестре у меня восемнадцать зачетов плюс дополнительная смена в пекарне, и я не думаю…

— Кем ты себя возомнил?

— Что?

— Ты тот самый человек, с которым я разговаривала по телефону прошлой ночью? И позапрошлой, и поза позапрошлой ночью, и много дней до этого, когда дом был пуст, а Фрэнки в школе? Это был ты или какой-то другой парень, который говорил так же, как ты?

— Ты же знаешь, что это был я.

— Так что ты хочешь этим сказать?

Он скрещивает руки на груди. Совершенно не в силах смотреть на меня.

— Я говорю, что хочу отказаться от этой затеи.

— Этой затеи.

— Нас.

— Ты бросаешь меня?

— Мы никогда и не встречались.

Слова падают на землю между нами, и я смотрю на то место, где они приземляются, прямо перед его ногами. Замерзшая серая слякоть. Уэст стоит, напрягшись, широко расставив ноги и скрестив руки на груди, дверь ресторана в паре метров от него светится, как маяк.

Он все спланировал. Он был готов к этому.

И он все еще делает действительно ужасную работу, притворяясь, что ему наплевать.

Мы никогда и не встречались.

Мы не друзья.

Менее сорока восьми часов назад он сказал мне, что хочет ласкать языком мой клитор до тех пор, пока мои бедра не задрожат. Не знаю, что изменилось. Что-то. Он не удосужился сказать мне об этом.

Потому что, в конце концов, когда он вообще утруждает себя тем, чтобы что-то мне рассказать?

Я должна злиться, но я так удивлена и так чертовски разочарована. Думала, что сейчас окажусь в его постели. Думала, что мы будем улыбаться, обнаженные, надевая презерватив, чтобы я наконец-то почувствовала его внутри себя.

Вместо этого он так далеко, что я даже не могу найти его в его собственном лице.

— Верно, — медленно говорю я, глядя на эти пять жалких слов на земле. — Мы никогда и не встречались.

Он бросает взгляд на ресторан позади себя.

— Мне пора идти.

Я должна позволить ему.

Должна сказать ему, чтобы он пошел к черту.

Но мне нужно что-то, какая-то нить, за которую можно ухватиться, какая-то идея, что будет дальше. Поэтому я спрашиваю:

— Мы увидимся? В пекарне, или ты придешь в субботу на регбийную вечеринку, или…

— Уверен, что еще увидимся.

— Ага. Отлично. Это просто чертовски здорово, Уэст.

Его брови нахмурились, как будто я немного его достала.

Может быть, это потому, что слезы оставляют горячие дорожки на моем лице, скапливаясь под челюстью.

Может поэтому.

— Отличной смены, — говорю я ему. — Еще увидимся. Хорошо, что мы не друзья, иначе, возможно, я бы скучала по тебе. Или что-то большее, чем друзья, хорошо, что мы не встречались, иначе меня бы сейчас выпотрошили. Только, знаешь ли, это не так. Мы встречались. Очевидно. Это настолько очевидно, что я не знаю, почему я не получила записку об этом. Может быть, все дело в сексе по телефону, затуманившем мой глупый женский мозг. Или, черт возьми, может быть, это были все те часы, которые мы провели вместе в пекарне, общаясь, или то время, когда я спала в твоей постели и плакала у тебя на коленях на полу в ванной. Я просто запуталась в том, кто мы такие. Я не получила записку.

— Кэролайн…

Я делаю шаг назад, теряю равновесие, оступаюсь и падаю на спину. Боль вызывает еще больше слез. Когда Уэст протягивает мне руку, я отталкиваю ее.

— Нет. Я в порядке. Приятного вечера.

Я неуклюже поднимаюсь, и, если его глаза наконец-то оттаяли, если выражение его лица наполнено таким же страданием, как и у меня, черт возьми, я не собираюсь позволять этому иметь значение.

Я собираюсь уйти от него, прежде чем все это настигнет меня.

Я быстро иду, а потом начинаю бежать трусцой, потому что боюсь, что, если позволю себе почувствовать все, что есть во мне прямо сейчас, мне придется смириться с тем, что он специально разбивает мне сердце, и он, черт возьми, не скажет мне почему.

* * *

О регбийной вечеринке ходят легенды.

На самом деле, она делится на три раунда. Сразу после ужина в «Ролинз лаундж» начинается предварительная вечеринка, назначенная только для команды. В девять в «Миннехан» начинается вечеринка для всего кампуса, которая всегда забита телами, потому что регбийная команда устраивает