И ведь отношения не закончились после свадьбы Элеоноры. Волков прекрасно помнил, как мелодично звенели струны, когда он походкой хромоногого приближался к бальной зале в замке графа, где ночью пила вино его жена. Теперь кавалер знал, кто играл на лютне в ту ночь.

– В общем, вот такая, экселенц, нам госпожа досталась, – с заметным сожалением закончил свой рассказ Сыч.

Волков молчал, ему все это было неприятно, сожаления Сыча тоже были неприятны, разве требовалось ему это сочувствие? И поп молчал, смотрел в пол. Лицо напряженное, сразу видно, думает, шельмец. Только вот о чем он думает, разве угадаешь.

– Да и по ее подруге рыжей все сразу ясно становится, – продолжил Сыч, не вынеся такого тягостного молчания. – Как говорится, с кем поведешься…

– А что ты про нее узнал? – нехотя спросил кавалер.

– Нет, про нее никто ничего дурного не сказал, – тут же сообщил Фриц Ламме. – Но она же рыжая!

– И что? – не понял Волков. – При чем здесь цвет волос?

Фриц заулыбался похабненько:

– Экселенц, не зря люди говорят, что если чердак ржавый, то и подвал всегда течет.

– Чего? – опять не понял кавалер.

– Ну, в смысле, что рыжие – они всегда на передок слабы, – пояснил Сыч. – Рыжую уговорить – так только пальцем поманить.

Волков поморщился: к дьяволу всю эту холопскую мудрость. Ему нужна была мудрость другого рода.

– Может, мне ее отцу и брату вернуть, а у епископа просить развода? – спросил он, обращаясь скорее к брату Семиону.

Тот покосился на господина осуждающе, стал лицом строг и сказал:

– Коли собираетесь графов Мален своими смертельными врагами сделать, так способа лучше и не придумать. Но развода вам никто не даст, разводы сам Папа визирует, разводы не всем королям дают, а вам-то на такое и вовсе рассчитывать не следует. Можно, конечно, аннулировать факт таинства венчания, так и то только в том случае, если выяснится, что жена ваша была замужем, когда под венец с вами шла. А такое трудно устроить и дорого.

– И что мне делать? – спросил Волков, понимая, что монах прав.

И брат Семион задумался над этим вопросом. А пока он думал, решение предложил Фриц Ламме. Решение то было незатейливым, как и все его решения.

– А может, ее того… – Он сделал убедительный жест. И Волков, и брат Семион так на него поглядели, что он пояснил: – Тихохонько, чтобы и помыслов на нас не было. Мало ли, пошла до колодца да поскользнулась на мокром камне. Бултых, не услышал ее никто, и дело с концом. Утопла.

– С чего бы это дочери графа, с которой восемь человек дворовых в приданое дают, до колодцев самой ходить? – поинтересовался монах.

– Ну, не знаю тогда, – недовольно сказал Сыч.

– Не знаешь, сын мой, так советов не давай! – назидательно произнес монах.

– Ну так ты дай, святой отец, – извернулся Сыч, скривившись. – Может, от тебя что умное услышим.

– И дам, – сказал монах, не торопясь и не замечая кривляний Сыча. – Только попозже. Обдумать все нужно. А пока придется делать вид, будто мы ничего не знаем. Но… – Он замолчал. Волков и Сыч ждали, когда он продолжит, и брат Семион закончил: – Только жену свою на ложе не берите. Воздержитесь до ее следующих женских дней.

Волков сразу понял, куда клонит монах. Он сам додумался до этого, уже не прикасался к жене с тех пор, как она уехала в поместье отца. А вот Сыч не понял и спросил у попа:

– Это еще почему?

– А потому, сын мой безмозглый, – разъяснял монах, – что если госпожа наша обременена, то скажет она потом, что чадо от господина нашего. И чтобы такого не было, чтобы не могла она обмануть господина, брать ему ее до ее женских дней не следует. Нам ведь всем известно, что как только господин пошел в набег на горцев, так госпожа наша отъехала в поместье отца, но вовсе не к отцу, а к подлому человеку, прелюбодею своему. И думаю, что имела там с ним близость, а значит… – Он смотрел на Сыча, но тот только непонимающе пялил глаза. – А значит, госпожа наша может понести не от господина нашего, – продолжал монах, спокойно и обыденно выговорив те слова, от которых у Волкова сжимались кулаки и лицо превращалось в маску ненависти. – И вот тут, сын мой слабоумный, потребуются твои способности.

– Какие еще мои способности? – Лицо Сыча тоже сделалось мрачным.

Тут монах наклонился к нему и сказал тихо, но страшно:

– Недопустимо сие, чтобы на поместье Эшбахт вперед чад нашего господина сел ублюдок фон Шауберга, этого шута графского. – Он помолчал, глядя Сычу в глаза. – И тут, господин Фриц Ламме, дело будет за тобой.

Вот тут Сыч уже все понимал. Он только кивнул согласно и сказал мрачно:

– Сделаю что нужно. Не быть ублюдку на поместье нашего господина.

Волкову то ли от злости, то ли от позора, то ли чувства уязвленной чести воздуха не хватало, задыхался кавалер, хоть рубаху рви на себе. Он уже хотел выгнать их обоих отсюда и звать Марию, чтобы окно открыла.

Но монах не замечал состояния господина и продолжал, откидываясь на спинку стула:

– Только все сделать тихо нужно. Ни словом, ни жестом мы себя выдать не должны. Вы, кавалер, любезны будьте с женой, ласковы. Не показывайте гнева своего до тех самых дней, пока не станет ясно, обременена она или нет, а если понесет, так еще ласковее будьте. Радуйтесь бремени ее, словно своему.

– Голову ей, кажется, размозжу, – произнес Волков сквозь зубы.

– Нет, вы жену не убьете: не по рангу рыцарю баб убивать, – спокойно сказал монах. – Если, конечно, она не ведьма.

Как ни странно, но эти слова подействовали на Волкова успокаивающе. И вправду, он рыцарь, зачем же рыцарское достоинство подлым поступком ронять. Не так оно легко ему далось, чтобы вот так глупо замарать его.

А монах продолжал:

– И главное, что надобно сделать, господин, так это врага обратить в друга.

– Это кого? Жену, что ли? – спросил Волков зло, уже готовый сорваться и наорать на монаха.

– Нет, жена вам пока другом не стала. Может, с годами, может, и после, – спокойно продолжал брат Семион. – Сделайте другом Бригитт Ланге.

– Рыжую? – удивился Сыч.

– Рыжую, рыжую, – кивал монах. – Нет на этом свете никого, кто про вашу жену больше знает, чем она.

– И как же мне ее сделать другом? – спросил Волков, понимая, что в словах монаха есть здравое зерно. – Серебром?

– Можно и серебром. Можно и сутью вашей мужской. Она женщина одинокая, всяко внимание такого видного мужа ей