что подобный сброд предпочитает держаться подальше от представителей закона. К тому же ни один город не интересуется тем, что происходит снаружи, хотя бы в пяти шагах от его стен. Да и потом, они же исчезли…

— Я не знаю, что я такое натворила… — буркнула Наёмница, — …но я буду настаивать, что невиновна!

Тюремщики и не пытались переубедить ее. В принципе, они были не так уж и плохи. Не били и не унижали ее, просто вели в камеру, выполняя свою работу.

— Был у нас один парень, — вспомнил тот тюремщик, что находился слева. — Тоже постоянно твердил о своей невиновности.

— И что? — с надеждой спросила Наёмница.

— Так его и повесили — с кляпом во рту.

— А вдруг он и вправду был невиновен? — спросила Наёмница, которой очень не понравилась вся эта история. Пусть только попробуют запихнуть ей кляп в рот, она им все руки переломает. Хотя лучше б дело вообще не дошло до кляпа.

— Ну и что? — удивился тот тюремщик, что справа. — Мертвецу все равно, а нам и вовсе никакого дела, — он посмотрел на Наёмницу. — Ты, я смотрю, скорее возмущена, чем напугана. На высшие силы, что ли, надеешься? — если не обращать внимания на то, что он мертвой хваткой сжимал ее предплечье, не давая ей ни малейшего шанса вырваться, он разговаривал с ней по-приятельски.

— Именно, — с притворной самоуверенностью подтвердила Наёмница, несмотря на расходящийся в животе противный холодок. — Отчего бы им не спасти меня еще разок?

Однако высшие силы так и не соизволили вмешаться, и, распахнув массивные двери, тюремщики втолкнули Наёмницу в затхлый полумрак.

Если на тюремном дворе, при свете солнца, Наёмнице еще удавалось бодриться, то здесь она резко умолкла и ссутулила плечи. Тюремщики повели ее по узкому коридору, слабо освещенному чадящими факелами. Периодически на пути им попадались люди, одетые во все серое — как и те двое, что вели Наёмницу. На ровню тюремщики не обращали внимания, но при виде других — в темно-синих плащах, с длинными мечами, подвешенными к поясу — останавливались и склоняли головы. Наёмнице трижды дали по затылку, прежде чем она усвоила — обязанность выражения подобострастного почтения распространяется и на нее. Среди прочих им повстречался юноша лет восемнадцати, одетый как горожанин, который, посвистывая, направлялся к выходу. Судя по цветущему виду и приличной одежде, в тюрьме ему не пришлось провести много времени.

— Что, снова вывернулся? — уточнил тот тюремщик, что слева.

Юноша небрежно кивнул.

— Ну, бывай, — напутствовал тюремщик.

— Почему его отпустили? Он доказал свою невиновность? — спросила Наёмница, когда свист юноши затих в отдалении.

— Нет. Он заплатил.

— А что он сделал-то? Украл что-нибудь?

— Нет, девушку зарезал, — объяснил тот тюремщик, что справа.

— Значит, у вас любой преступник может просто откупиться?

— Да, при условии, что пострадавший ниже его по положению.

— Хм… — не то чтобы Наёмница сильно удивилась. Видимо, правительство города решило, что нечего позволять судьям греть руки взятками, когда можно официально собирать денежки в казну. Хотя Вогт бы возмутился, конечно.

— Но ты на это губу не раскатывай, — поспешил выкорчевать ее надежды тот охранник, что слева. — Тебя не выпустят.

— Оно и понятно. Откуда у меня деньги?

— Да если б и были.

— И что же мне грозит?

— Ну, вообще наши власти предпочитают сгонять заключенных на принудительные работы. Смотри, какой город отстроили. А всего-то загребай всех, кто к мостовой не приколочен.

— Ага. То есть благополучие Торикина основано на рабстве, — сказала Наёмница, которая все же кое-чему научилась у Вогта. Прежде она считала рабством лишь то, что все называли рабством.

Тюремщик задумался.

— Зато смертная казнь — крайне редкое явление в Торикине.

— А зачем смертная казнь? — спросила Наёмница. — С месяцок потаскают булыжники, и сами загнутся.

За столь наглые разговоры ей могли и врезать как следует, но ее лишь дернули, заставляя шагать быстрее.

— Ну, мож, если не будет бузить, и она малость поработает напоследок, — предположил тюремщик справа, обращаясь к тому, что слева.

— Эта будет бузить, — возразил тюремщик слева.

Они свернули направо и остановились возле двери с маленьким зарешеченным окошком. Тюремщики постучались. Сквозь окошко на них уставилось лупоглазое сморщенное личико, похожее на переваренное яблоко.

— Пропускай! — крикнули тюремщики.

Глаза сощурились.

— Что-то мне ваши рожи незнакомы. Новенькие?

— Да, недавно устроились.

— А звать как?

Тюремщики забубнили что-то, но лупоглазый оборвал их:

— Чего имена, номера давайте.

— 28.

— 82.

Лупоглазое лицо скрылось из виду. Наёмница тоскливо вздохнула. Скрежеща, в замке повернулся ключ. Тюремщики втолкнули Наёмницу внутрь.

Лупоглазый оказался маленьким, сгорбленным — чтобы посмотреть в дверное окошко, ему приходило вставать на шаткую деревянную лавочку. Седые волосы висели длинными слипшимися прядями. Запах от него исходил гнуснейший, как будто он весь прогнил изнутри, словно дерево на дне болота. Не будь руки Наёмницы связаны, она поспешила бы зажать нос. С минуту лупоглазый изучал ее лицо, тускло мерцая глазами из-под лохматых бровей. Его взгляд ощущался на лице как нечто грязно-липкое, и Наёмница отвернулась, не выдержав. Тогда лупоглазый схватил ее за подбородок своими мерзкими скрюченными пальцами, оказавшимися неожиданно сильными, и, вонзив ногти ей в кожу, заставил развернуть голову к нему. Больно оттянул прядь волос, посмотрел на висок.

— Это та, что ли? — поразился он. — Клейменая?

— Она самая, — подтвердили тюремщики.

— Попалась, шлюха, — довольно прошипел лупоглазый.

Наёмница оскалилась на него.

— Куда ее? — спросили тюремщики.

Лупоглазый зарылся в засаленные книги, громоздящиеся горой на ветхом расшатанном столе в углу. Изучая страницы, он щурился, сопел и водил по ним носом с такой силой, что кончик носа загибался. Жидкость из носа размазывалась по поверхности бумаги. Ощутив спазм в животе, Наёмница уставилась в пол.

— В пятую особую, — наконец объявил лупоглазый.

— Его имя — Глюм, — объяснил тюремщик слева, стоило им отойти от старикашки. — Но никто не помнит об этом, и все зовут его просто Гнилушка.

— Он сорок семь лет работает в тюрьме и весь прогнил за это время — потому и воняет, — объяснил тюремщик справа.

Наёмницу провели к лестнице с истертыми заплеванными ступенями и втащили на второй этаж, в длинный зал с тесными зарешеченными отсеками вдоль стен. Заключенных было мало — видимо, остальных угнали на работы, но те, что присутствовали, невероятно воодушевились при появлении Наёмницы. Завопив, они потянули к ней руки сквозь решетку. Из ближайшей клетки на нее с вожделением уставилась широкая заросшая морда.

— Брось ко мне эту суку, — низким дрожащим голосом посоветовала морда.

Наёмница обозлилась и метко плюнула в просвет меж прутьев. Метнулся заросший волосами кулак, но до Наёмницы ему было не достать. Тюремщики уже уводили обидчицу