На кончиках его пальцев заострились когти. Нервничает? Волнуется? Действительно чувствует себя виноватым?

— Почему они, ну, жрецы или полиция, сразу меня не убили? — спрашиваю я. — Убили бы, а потом допросили мёртвое тело.

Март хмыкает.

— Возможности некромантов сильно преувеличены, знаешь ли. Если человек при жизни хранил какой-то секрет и считал его очень важным, вряд ли после смерти он начнёт его всем выбалтывать. Мертвеца можно сподвигнуть на определённые действия, но здесь есть множество условий и ограничений. В частности, речь. Письмо требует слишком тонко развитой моторики и сохраненных функций мозга. Вероятнее всего, ты направилась бы к себе домой и занялась какими-то привычными делами.

— Как тот пожилой лирт, которого ты отправил домой из дома утех?

— Оу, какая информированность о моих былых свершениях, впечатлён, — Март делает глоток из бутылки и складывает ладони в замок. — Да, как-то так. Не надо думать о королевской полиции слишком плохо, там работают не убийцы, даже в таких исключительных случаях крайние меры неприменимы. Неважно. Послушай… Ребята говорили про королевского некроманта. На самом деле, я думаю, это единственный вариант сейчас. Единственный шанс. Больше никто не возьмётся, да и никто не справится.

— А как же инкогнито, недоступность и всё такое? — скептически приподнимаю я брови. — Денег и связей у меня нет. А у тебя?

— Денег тоже нет. Связи… связи быть могут, не просто же я метил в помощники. Не такие, чтобы требовать помощи, но добиться аудиенции…

— А что толку в аудиенции, это, — вытягиваю руки вперёд, подставляя их зеленоватому свечению ночного светила, — на расстоянии вряд ли излечимо. Какой тогда смысл? Я-то во дворец сама не пойду. К тому же, во-первых и в-главных, мне нечего предложить взамен. Или королевские маги бескорыстны? Не верится, уж прости.

Март поворачивается ко мне медленно-медленно, его глаза — два тёмных провала на бледной коже.

— Есть, Агнесса. У тебя очень даже есть, что ему предложить.

Несколько секунд я не понимаю, что он хочет сказать, и даже собираюсь поиронизировать на тему постели, мол, инкогнито такое полное, что даже девушку иначе как мёртвую в постель не затащить, что «главный некромант» не означает «главный некрофил». Но Март продолжает, тихо, настойчиво:

— Фелинос. Сейчас, за несколько дней до Венуты ты можешь обменять его на всё, что угодно, Агнесса. Например, на свою жизнь.

* * *

Я непроизвольно дёргаюсь, точнее, тело дёргается, как иногда случается перед падением в сон.

— У меня его нет, я не знаю, как оно выглядит и что это такое, сколько раз тебе говорить!

— Агнесса…

— Март, я ничего не помню. Я тебе не вру. Мне не нужна эта реликвия, да я плевать на неё хотела!

— Зачем?!

— Что — зачем?

— Зачем ты хотела на неё плевать?!

Мы глупо смотрим друг на друга, а потом меня разбирает смех.

— Это просто выражение. Означает, что мне эта штука совершенно безразлична, не нужна. Произошла чудовищная ошибка.

Марту смеяться сегодня явно не хочется.

— Агнесса… — он берёт меня за руку, не так, как в гостиной, когда рассматривал кожу, дырочки на ней, пятна и производил научный осмотр. Иначе. По-настоящему. — Агнесса, ты совершенно меня запутала. То говоришь, что всё это ошибка, то — что не помнишь. Расскажи мне. Расскажи, что случилось на самом деле. Я помочь тебе хочу, что бы там ни было в действительности. Ты… ты уже не чужой мне человек, хотя мы знакомы так мало, и…

Его пальцы легко пробегают по моей руке, от ладони к локтю и обратно, а Март повторяет, тихо-тихо, едва различимо сквозь ветер:

— Совсем не чужой.

Несмотря на онемение кожи, я чувствую это ласковое прикосновение, такое многообещающее, такое отличное от тех, что были раньше. Только и я теперь — отличаюсь. И хотя я отчаянно, просто невероятно нуждаюсь сейчас и в поддержке, и в ласке, осторожно высвобождаю руку, стараясь не присматриваться к тому, какая она сейчас страшная. Неприятная. Неестественная.

Человека с такой кожей, мёртвого изнутри, застывшего на пороге смерти и разложения, нельзя любить. Нельзя хотеть. Прикасаться с нежностью. Это ненормально, неправильно.

Но в то же время…

— Когда лирт Веритос допрашивал меня, там, в Винзоре, — говорю я, уставившись в сторону предполагаемого местонахождения моря, выбрав в темноте какую-то светящуюся точку. — Он говорил, что Тирата создала множество миров. Магр не единственный мир, Март. Я не Агнесса, меня зовут Камилла, просто по какой-то причине я здесь, в её теле, очень похожем на моё, но всё-таки в её, и я знать не знаю, где этот хмыров фелинос!

— Я ни в чём тебя не обвиняю, правда! — Март растерянно моргает, и его лицо на миг становится детским и беззащитным. — Ни в чём, не нужно всего этого, лирта…

Вырываю бутылку из его рук и делаю большой глоток. Сладкий, даже приторный напиток, к сожалению, вроде бы действительно без алкоголя, глотаться не желает, золотистая жидкость стекает по подбородку и шее.

— Попробуй вспомнить, — рука Марта снова ложится на мою, поднимается к плечам, а я закрываю глаза, не в силах сопротивляться, пока он тихонечко привлекает, притягивает меня к себе. — Попробуй. Мне без разницы, как ты хочешь себя называть. Но если есть хоть какой-то шанс что-то сейчас исправить, попробуй вспомнить, пожалуйста….

Делаю над собой усилие, отрываю взгляд от несуществующей точки, поворачиваю голову — и вижу его лицо близко-близко.

— Вспомни, Агнесса, — говорит Март, глядя мне глаза в глаза. — Ну, пожалуйста. Я хочу, чтобы ты жила. Чтобы мы оба выжили вместе с нашим миром. Пожалуйста. Вспомни, девочка. Давай…

Словно загипнотизированная его тихим голосом — или зачарованная? — его близостью, я действительно пытаюсь вспомнить.

Храм Тираты. Убитая лирта Сириш. Фелинос.

Действительно пытаюсь, но у меня ничего не выходит. Но ведь раньше я видела воспоминания Агнессы, правда мельком и довольно размытые, но… Дом. Мать, тётка.

И молодой человек с длинными чёрными волосами, серьезными глазами, с чашкой травяного чая в руках.

Это так глупо, когда тебя обнимает один, тот, кто нравится тебе по-настоящему, вспоминать о другом, никогда бы не подумала, что я на это способна, и тем не менее… Март прижимал меня к себе, ветер смешивался с его дыханием, губы касались уха, шеи, а перед моими глазами проносились образы из прошлого, не имеющие никакого отношения к тому самому, жизненно важному.

Агнесса сидит под столом, а юноша пьёт чай — не столько пьёт, сколько вдыхает аромат и греет руки. Расплачивается